Ленин, угаданный Достоевским Ф. М.

Слева В. И. Ульянов (Ленин) в 1890-е, справа Пётр Верховенский на одном из офортов Сарры Шор к роману Ф. М. Достоевского "Бесы“ издания 1934 года. Коллаж автора из фото в свободном доступе

В советские времена, по крайней мере, в тот отрезок, что в памяти автора этой статьи, было как-то не принято вспоминать об отношении "вождя мирового пролетариата" к великому русскому писателю. А в постсоветские времена стало почти общеизвестным фактом, что Владимир Ильич Ульянов (Ленин), мягко говоря, недолюбливал Фёдора Михайловича Достоевского как писателя. Ну а его роман "Бесы" ненавидел по идейным соображениям особенно сильно.

С отношением к Нечаеву тесно переплеталось и отношение Ленина к "омерзительному, но гениальному" Достоевскому. Ленин не стал читать "Бесов". (Этот роман, как известно, писатель создал по материалам процесса "Народной расправы", а сам Нечаев послужил прототипом героя романа Петра Верховенского.) Владимир Ильич признавался: "Явно реакционная гадость, подобная" Панургову стаду" Крестовского, терять на нее время у меня абсолютно никакой охоты нет. Перелистал книгу и швырнул в сторону. Такая литература мне не нужна — что она мне может дать?.. На эту дрянь у меня нет свободного времени".
Немногим лучше относился он и к другим произведениям писателя. О "Братьях Карамазовых" вкупе с "Бесами" высказывался так: "Содержание сих обоих пахучих произведений мне известно, для меня этого предостаточно. "Братьев Карамазовых" начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило".
Роман "Преступление и наказание" Владимир Ильич, впрочем, прочитал. Один из товарищей в пылу спора как-то заметил ему:
— Так легко можно дойти до "все дозволено" Раскольникова.
— Какого Раскольникова?
— Достоевского, из "Преступления и наказания ".
— "Всё дозволено"! — с неприкрытым презрением подхватил Ленин. — Вот мы и приехали к сантиментам и словечкам хлюпкого интеллигента, желающего топить... революционные вопросы в морализующей блевотине. Да о каком Раскольникове вы говорите? О том, который прихлопнул старую стерву ростовщицу, или о том, который потом на базаре в покаянном кликушестве лбом всё хлопался о землю?
(Майсурян А. А. Другой Ленин. М., 2006)

Зато образец бездарнейшей литературы роман Чернышевского Н. Г. "Что делать?" не просто несколько раз перечитывал, но превозносил как какое-то откровение. Но даже то, что Ленину В. И. у Достоевского Ф. М. понравилось, он переврал на свой манер:

Из сочинений писателя Ленин высоко оценивал главным образом "Записки из мёртвого дома". Он называл этот роман "непревзойдённым произведением русской и мировой художественной литературы, так замечательно отобразившим не только каторгу, но и "мёртвый дом", в котором жил русский народ при царях из дома Романовых".
(Майсурян А. А. Другой Ленин. М., 2006)

Насколько Владимир Ильич Ульянов был бессовестным хамлом в своей ранней юности, но его опубликованные работы, начиная с самых первых, изобилуют самым грубым, но в то же время изощрённым хамством. Но речь в этот раз не об этом.

Сергей Нечаев, лидер и идеолог подпольной организации "Народная расправа". Фото взято с ресурса Яндекс.Картинки

Ф. М. Достоевский, само собой, о В. И. Ленине как об историческом персонаже ничего не знал и не мог знать даже гипотетически: Фёдор Михайлович почил в Бозе в феврале 1881 года, когда Володе Ульянову не исполнилось ещё и 11 лет. Потому не мог и взять его прототипом для кого-нибудь из своих героев. По устоявшемуся мнению прототипом одного из главных "бесов" писателем был выбран политический авантюрист Сергей Нечаев. Но если сравнить известный фотопортрет автора "Катехизиса революционера" и описание Петра Верховенского при первом его появлении в романе, то гораздо больше сходства с другим политическим авантюристом, которого Фёдор Михайлович если и мог бы знать, то только ребёнком. Но второй авантюрист был осведомлён о преступных деяниях первого и вполне мог в чём-то ему подражать. Тем более, что после казни старшего брата Александра будущий вождь мировой революции нуждался в кумире.

Это был молодой человек лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и с клочковатыми, едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже по моде, но не щегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу.
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

С ростом, конечно, нестыковка, но по многочисленным свидетельствам речь молодого Владимира Ильича Ульянова почти всегда была остроумной, несмотря на то, что в отношении оппонентов в выражениях он не стеснялся.

Никто не скажет, что он дурен собой, но лицо его никому не нравится. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глаз вострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие. Выражение лица словно болезненное, но это только кажется. У него какая-то сухая складка на щеках и около скул, что придает ему вид как бы выздоравливающего после тяжкой болезни. И, однако же, он совершенно здоров, силен и даже никогда не был болен.
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

Форма головы и лица даже близка к фотографиям Ленина В. И. в пору его адвокатской карьеры и организации "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". А об отменном физическом здоровье Ульянова В. И. (Ленина) вплоть до ранения осенью 1918 года можно узнать у биографов как слева, так и справа.

Руководство петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", сидит в центре за столиком В. И. Ульянов (Ленин). Фото взято с ресурса Яндекс.Картинки

Он ходит и движется очень торопливо, но никуда не торопится. Кажется, ничто не может привести его в смущение, при всяких обстоятельствах и в каком угодно обществе он останется тот же. В нем большое самодовольство, но сам он его в себе не примечает нисколько.
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

Стремительный и напористый стиль Ленина В. И. как в движении, так и в речи давно стал уже киношным штампом.

Ленин в исполнении Бориса Щукина в фильмах "Ленин в октябре" (1937) и "Ленин в 1918 году" (1939) является с конца 1930-х по настоящему хрестоматийным Коллаж автора из фото с сайта КИНО-ТЕАТР.РУ

Говорит он скоро, торопливо, но в то же время самоуверенно, и не лезет за словом в карман. Его мысли спокойны, несмотря на торопливый вид, отчетливы и окончательны, — и это особенно выдается. Выговор у него удивительно ясен; слова его сыплются, как ровные, крупные зернушки, всегда подобранные и всегда готовые к вашим услугам. Сначала это вам и нравится, но потом станет противно, и именно от этого слишком уже ясного выговора, от этого бисера вечно готовых слов. Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту, должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком.
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

Персонаж Достоевского Ф. М. может показаться даже недостаточно честолюбивым, ведь он выдвигает на первую роль не себя, а Николая Ставрогина. Владимир Ульянов тоже с начала революционной карьеры вовсе не прочил себя в единоличные вожди, тем более, что Ленинского "Ивана-царевича" повесили в 1887 году по приговору суда за терроризм. Остальные с этой ролью не справились, и тогда "Иваном-царевичем" пришлось становиться самому. Поэтому до событий октября-ноября 1917 года вряд ли из скромности Ленин В. И. предполагал своё нахождение на каком-нибудь коммунистическом общемировом Олимпе среди равных, а стал по сути единоличным диктатором.

— А вы на меня всё еще рассчитываете?
— Вы начальник, вы сила; я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна... или как там у них, черт, поется в этой песне...
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

В советской лениниане со ссылкой на мемуаристику приводилось такое ленинское качество как умение всё подмечать даже в совершенно незнакомой обстановке.

... только что вбежал Петр Степанович, с своею всегдашнею усмешкой, столь наивно высокомерною, и с неприятно любопытным, шныряющим по углам взглядом,...
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

Степан Трофимович Верховенский, "либерал 40-х годов", в шоке от своего отпрыска Петра Степановича, который умудряется совсем по-ленински сочетать бесконечный цинизм, неприкрытую злость и почти беспричинную весёлость.

— О карикатура! Помилуй, кричу ему, да неужто ты себя такого, как есть, людям взамен Христа предложить желаешь? Il rit. Il rit beaucoup, il rit trop.[пер. с фр. Он смеется. Он много смеется, он слишком много смеется.]
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

Повествователь, от лица которого излагается сюжет, тоже специально говорит о смешливости и злобности вместе у Петра Верховенского. Из весёлого и злого цинизма логично выходит приятие любых средств для реализации честолюбивых замыслов. И заключение любых союзов, поддержка любых инициатив, пусть даже и антинародных, лишь были вели к реализации собственных амбиций.

— Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают!
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

О Владимире Ильиче неизвестно, чтобы он также откровенно разоблачался как Пётр Верховенский в разговоре с Николаем Ставрогиным.

— Чего вы смеетесь? Я себе не противоречу. Я только филантропам и шигалевщине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха!
(Достоевский Ф. М. "Бесы")

Но каждый при неординарной смене курса сквозь порой и пафосную аргументацию в стиле "история нам этого не простит" отчётливо проглядывается главная цель — достижение и удержание власти. Власти всеобъемлющей, всепроникающей, невиданной по своей грандиозности. Пётр Верховенский в конце романа скрывается от правосудия за границей, но побеждённым он не представляется. Есть намёк на его вероятное относительно скорое возвращение.

Статья опубликована на моём канале "Мир глазами историка" на площадке Дзен под заголовком "Ленин, угаданный Достоевским Ф. М.".