Умение видеть далеко не всегда приносит счастье.
Булат Окуджава.
95 лет назад, 9 мая 1924 года, родился писатель, поэт и композитор Булат Окуджава.
Человек-эпоха, ставший культовой личностью в истории советской авторской песни, появился на свет в Москве в семье партийного деятеля Шалвы Окуджавы, приехавшего из Тифлиса (сейчас Тбилиси) для учёбы в Коммунистической академии, и армянки по происхождению Ашхен Налбандян, которая также работала в партийном аппарате.
Детство Булата прошло в Тифлисе и Нижнем Тагиле, где отец работал соответственно секретарём и первым секретарём горкома партии. В 1937 году Шалва Окуджава был арестован и расстрелян, спустя год в лагерь ГУЛАГа была сослана мать будущего поэта. Булата забрали к себе в Тбилиси родственники, там он продолжил учёбу и устроился на завод помощником токаря.
Горит и кружится планета,
Над нашей Родиною дым,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.
Война для Булата Окуджавы длилась два месяца – от призыва в августе 1942-го и двух месяцев подготовки в запасном дивизионе до ранения в декабре того же года. Именно в госпитале он написал свои первые стихи. После демобилизации вернулся в Тбилиси, получил аттестат и стал студентом филологического факультета университета, который окончил в 1950 году. За три года до этого вернулась из заключения мать, а в 1956 оба родителя были реабилитированы.
Война нас гнула и косила,
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына, –
Бери шинель, пошли домой!
Первые годы после окончания учёбы Окуджава работал учителем в сельской школе в Калужской области. Там же начал печататься в местной газете «Молодой ленинец», а в 1956 году в калужской типографии был отпечатан первый сборник стихов Булата Окуджавы «Лирика». Отработав положенный по распределению срок, поэт отправился в Москву, где начал выступать со своими песнями. Некоторое время подрабатывал редактором в издательстве «Молодая гвардия» и завотделом поэзии в «Литературной газете».
В года разлук, в года смятений, когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам, что снисхождения не жди.
И командиры все охрипли, тогда командовал людьми
Надежды маленький оркестрик под управлением любви.
В 1961 году в Харькове прошёл первый официальный концерт Окуджавы, после чего его популярность стала расти как снежный ком. Поэта принимают в Союз писателей СССР, издательство «Советский писатель» издаёт сборники его стихов и прозы, концерты по всей стране собирают аншлаги, а на экраны один за другим выходят фильмы с песнями Окуджавы: «Друг мой, Колька!», «Застава Ильича», «Белорусский вокзал», «Белое солнце пустыни», «Кортик», «Соломенная шляпка», «Звезда пленительного счастья», «Приключения Буратино» и многие другие.
Давайте восклицать, друг другом восхищаться.
Высокопарных слов не стоит опасаться.
Давайте говорить друг другу комплименты –
ведь это всё любви счастливые моменты.
В 1991 году за сборник стихотворений «Посвящается Вам» Булат Окуджава был награждён Государственной премией СССР, в 1994 за автобиографический роман «Упразднённый театр» он получил премию «Русский Букер». Также в коллекции барда югославская премия «Золотой венец», болгарская «Пеньо Пенев» и приз «Золотая гитара» фестиваля в Сан-Ремо.
Ваше благородие, госпожа Удача,
Для кого ты добрая, а кому иначе.
Девять граммов в сердце постой, не зови…
Не везёт мне в смерти, повезёт в любви!
Последние годы жизни Окуджава провёл во Франции. Там же, в Штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже, состоялся его последний концерт. Не стало великого барда 12 июня 1997 года. Человек-эпоха умер в возрасте 73 лет в военном госпитале в пригороде Парижа от почечной недостаточности, вызванной осложнением гриппа. Его похоронили на Ваганьковском кладбище в Москве.
Не плачьте, сердце раня,
Смахните слёзы с глаз.
Я говорю вам до свиданья,
А прощанье не для нас.
А ведь когда-то его пытались ущемить.
«...Учился я плохо. Курить начал, пить, девки появились. Московский двор, матери нет, одна бабушка в отчаянии. Я стал дома деньги поворовывать на папиросы. Связался с темными ребятами. Как я помню, у меня образцом молодого человека был московско-арбатский жулик, блатной. Сапоги в гармошку, тельняшка, пиджачок, фуражечка, челочка и фикса золотая». (Из беседы с Юрием Ростом. «Общая газета» № 17 (299) 1999, 24.04-12.05)
Мальчик, который вышел из семьи партийных функционеров-большевиков не малого ранга. Скитавшийся с детства между Москвой и Тбилиси, но прижившийся в Москве.
Мальчик, который "проторчал" всего полтора месяца в прифронтовой полосе, как не пришей кобыле хвост без всяких обязанностей и дела и был "выселен" с фронта за "профнепригодность".
А потом без всякого смущения слонялся по киностудиям в роли "героя-фронтовика" и пел "Капли датского короля" и даже не смущался показаться в кадре рядом с настоящими фронтовиками. Раз так надо для искусства.
Гнойник "совести советской интеллигенции" для малопонимающей советской публики начал полностью вскрываться с 1993 года. "Я тоже был фашист, но только красный" - заявил Дориан-Булат о своём участии в Великой Отечественной. В чистом виде не воевавшим на передовой» во время Войны, Окуджава оказался весьма кровожаден к политическим противникам. Из интервью «Подмосковным известиям» от 11 декабря 1993 года: «-Булат Шалвович, вы смотрели по телевизору, как 4 октября обстреливали Белый дом?
- Всю ночь смотрел.
- У вас, как у воевавшего человека, какое было ощущение, когда раздался первый залп? Вас не передёнуло?
- …Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним не было. И может быть, когда первый выстрел прозвучал, я увидел, что это — заключительный акт. Поэтому на меня слишком удручающего впечатления это не произвело…»
Есть у Окуджавы, такой замечательный саморазоблачительный документ — книга «Я никому ничего не навязывал…» Советую ее почитать. Там Окуджава рассказывает о своих «преследованиях». «Преследования» были такие: приезжает Окуджава из Калуги в Москву, обращается к работнику ЦК ВЛКСМ Искре Денисовой с просьбой устроить его на работу — и пожалуйста: получает место редактора в «Молодой гвардии», выпускает там сначала комсомольскую методическую литературу (борец с коммунизмом, ясный корень!), а затем поэзию народов СССР. Затем — хлоп: и становится редактором отдела поэзии в «Литературке» и живет там припеваючи, поскольку должность эта была синекурой: «Я один сидел, маленькая комнатка у меня была, заваленная рукописями графоманов в громадном количестве. Но тогда я уже интенсивно писал стихи и песни, очень интенсивно. И от меня требовалось иногда — время от времени — в «Литературку» давать чьи-то стихи. Ну, когда приходили известные авторы, я брал их и отдавал в редколлегию, и они уже шли. Так что задача моя была — борьба с графоманами. — То есть, Вам приходилось отвечать на вопросы, принимать…— Нет, я принимал — и тут же выгонял. И всё. И ничего я не отвечал ни на какие вопросы. Но там мне было очень хорошо: во-первых, коллектив был прекрасный, ко мне очень хорошо относились, очень меня ценили за то, что я делал…» (Окуджава Б.Ш. «Я никому ничего не навязывал…» М., 1997. С. 20—21).
.нравились.. и будут нравиться...
...несмотря на обвинения в его адрес... ОН ПОЭТ...
...так метко... лаконично и трогательно... простыми словами... это ТАЛАНТ!
Он в Бессмертном Полку...
ОН СОЗИДАТЕЛЬ!
А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счеты...
Бери шинель - пошли домой.
Война нас гнула и косила.
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына...
Бери шинель - пошли домой.
К золе и пеплу наших улиц.
Опять, опять, товарищ мой,
Скворцы пропавшие вернулись...
Бери шинель - пошли домой.
А ты с закрытыми очами.
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель - пошли домой.
Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним?
Бери шинель - пошли домой.
Мы все - войны шальные дети,
И генерал, и рядовой.
Опять весна на белом свете...
Бери шинель - пошли домой.
Талантливые люди не все пробивают себе дорогу, а лишь не многие, им всегда сложнее, поэтому с помощью родных, близких только это осуществимо или на худой конец, когда творчество совпадает с нужной на данный момент тематикой!
Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок.
Я снова живой на выжженном теле Крыма.
И вырастают вместо крыльев тревог
за моей человечьей спиной надежды крылья.
Васильками над бруствером, уцелевшими от огня,
склонившимися над выжившим отделеньем, и жизнь моя довоенная разглядывает меня с удивленьем.
До первой пули я хвастал: чего не могу посметь?
До первой пули врал я напропалую.
Но свистнула первая пуля, кого-то накрыла смерть,
а я приготовился пулю встретить вторую.
Ребята, когда нас выплеснет из окопа четкий приказ, не растопчите этих цветов в наступленье!
Пусть синими их глазами глядит и глядит
на нас идущее за нами поколенье.