У смертной казни были свои сторонники, которые утверждали, что главное её достоинство – назидательный эффект. А также были поклонники, любящие мрачные зрелища. В 1939 году президент Франции Альбер Лебрен запретил публичную казнь, аргументируя это тем, что вместо сдерживания преступности она способствует пробуждению низменных инстинктов.
«Чудовища порождают чудовищ» ... 29 марта 1939 года эти слова произнёс адвокат, выступавший на суде в Версале. Его клиент - молодой 31-летний немец, в прошлом мелкий бандит, превратившийся в крупного убийцу (шесть преступлений, совершенных за период с июля по ноябрь 1937 года).
Убийцу звали Эжен (Ойген) Вейдман. Он родился в сентябре 1908 года во Франкфурте-на-Майне в довольно обеспеченной семье. Ещё в школе он проявлял агрессию и склонность к воровству. Достигнув призывного возраста Вейдман перебрался в Париж, а оттуда - в Канаду, где некоторое время провёл в тюрьме. Выйдя на свободу, он вернулся в Германию и здесь был приговорён к пяти годам и восьми месяцам тюрьмы за попытку похищения богатой наследницы. Отбывая наказание в тюрьме Пройнгесхайм во Франкфурте-на-Майне, Ойген познакомился со своими будущими сообщниками. Ими оказались французы Роже Мильон и Жан Блан, сидевшие за незаконный оборот валюты, а также немецкий еврей Фриц Фроммер, посаженный в тюрьму по подозрению в коммунистических идеях. Вместе они строили планы на жизнь после освобождения. На свободе молодые люди приступили к их осуществлению, для чего переехали во Францию. Первой их жертвой стала молодая американская танцовщица Джина де Ковен, приехавшая из Нью-Йорка на Парижскую Всемирную выставку. За ней последовали водитель автомобилей VIP-класса Жозеф Куффи, Жанна Келлер, прислуга, нанятая ими по фиктивному объявлению, импресарио Роже Леблон. Потом последовали сообщник Вейдмана Фриц Фроммер из-за возникшего недоверия и агент по недвижимости Рэймон Лезобр, на чьём столе Эжен оставил неопровержимую улику - свою визитку, что впоследствии приведёт следствие к его аресту. И всё это ради нескольких тысяч франков. Во время процесса, когда председатель суда спросил, не испытывал ли он угрызений совести, Вейдман ему ответит: «А какие угрызения совести? Это же были незнакомые мне люди».
Защитником Вейдмана на суде присяжных департамента Сен-и-Уаз в Версале был мэтр Венсан де Моро-Джаффери - символическая фигура судебных процессов. В этом же суде в 1921 году он был адвокатом Ландрю.[i] В 1933 году он взялся защищать болгарского коммуниста Георгия Димитрова, обвинённого нацистами в участии в поджоге Рейхстага в феврале 1933 года. Сначала кандидатура Моро-Джаффери была отвергнута, так как он не говорил по-немецки, но адвокат организовал в зале Ваграм в Париже нечто подобное лондонскому.[ii] Тогда в своей речи он упомянул имя Германа Геринга: «Кто был тот человек, у которого в Берлине вечером 27 февраля находились ключи от Рейхстага? (…) Этот человек был одновременно министром внутренних дел Пруссии и председателем Рейхстага. Это был Герман Геринг». Мэтр Венсан де Моро-Джаффери был также основным адвокатом молодого еврея по имени Гершель Гриншпан, который 7 ноября 1938 года совершил убийство Эрнста фон Рата, советника немецкого посольства в Париже, чтобы «отомстить за своих».
Конечно, связи между Вейдманом и нацистами не будет обнаружено, если не считать его 4-х дневного пребывания в отделе гестапо во Франкфурте накануне освобождения и того, что его отец был членом Национал-социалистической партии. Это была матрица формирования грядущей эпохи, о которой размышлял мэтр Моро-Джаффери. Эпохи, при мысли о которой на ум приходят стихи Арагона, написанные в другое время и положенные на музыку Лео Ферре: «Это было неразумное время/ Мы сажали за стол мертвецов/Мы строили замки из песка/Мы принимали волков за собак.» («С’etait un temps deraisonnable/On avait mis les morts a table/On faisait des chateaux de sable/On prenait les loups pour des chiens»).
Была весна 1939 года. В то время, когда в департаменте Сена и Уаза собирался суд присяжных для рассмотрения дела Вейдмана, Гитлер захватывал Чехословакию, уже проданную Даладье и Чемберленом. Через шесть месяцев начнётся война, Франция будет оккупирована, наступит время «чудовищ». Немцы объявят мэтра Моро-Джаффери в розыск, он будет вынужден скрываться. Председателя Версальского суда Эдуара Лемле, родившегося в Боне (современная Аннаба, Алжир), в 1940 году, после провозглашения «еврейского статуса», лишат судейского звания и отправят в концлагерь в Компьене. Что же касается Жюля-Анри Дефурно, палача, отсёкшего голову Вейдмана 17 июня 1939 года, то он продолжит заниматься своей грязной работой при Оккупации, рубя головы на гильотине участникам Сопротивления и коммунистам, в общей сложности лишив жизни больше 15 человек.
Да, это было безумное время. И сам этот процесс был безумным. Когда 8 декабря 1937 года безоружные полицейские пришли на виллу Ла Вульзи, расположенную в Ла Сель-Сен-Клу, недалеко от Парижа, которую снимал Вейдман, чтобы задержать его, тот начал стрелять из пистолета через карман. Первым выстрелом он ранил сам себя в руку, вторая пуля попала в лампочку, третья слегка задела одного из полицейских. Четвёртого выстрела не было. Полицейский схватил лежавший в коридоре молоток и ударил им преступника. Вейсмана скрутили. Но лицо его, перебинтованное и покрытое ранами, попало на первую страницу «Detective», «большого ежедневного издания, посвящённого различным происшествиям», специализирующегося на преступлениях и сделавшего молодого немца своей «звездой» на два года. Пресса подняла эту тему. Вейсмана называли красивым (что правда), привлекательным (у него был шарм), элегантным (это бросалось в глаза). Почти герой в белых одеждах. Его называли «убийцей с бархатным взглядом», и только газета «Юманите» (10 декабря 1937 года) называла его «вампиром из Ла Сель-Сен-Клу».
После ареста и допроса Вейдман признал все преступления и указал места, где спрятал тела жертв, не найденные полицией. И красавчик, и готов сотрудничать со следствием.
Жан Жене, который, как говорят, не расставался с фотографией раненого преступника, дал его описание в начале своего первого романа «Notre-Dame-des-Fleurs» («Богоматерь цветов»): «Изображение его прекрасного лица, размноженное в газетах, наводнило Париж и Францию, самые отдаленные деревушки, хижины и на замки. И буржуа с тоской осознали, что в их повседневную жизнь проникли обольстительные убийцы. Тайком они прокрались в их сны и собираются их нарушить, прокрались по чёрной лестнице, а она, их сообщница, даже не скрипнула. Под его портретом сияли его преступления: убийство № 1, убийство № 2, убийство № 3, и так – до шести. Они говорили о его тайном величии и предсказывали будущую славу».
Писательница Колетт на страницах «Paris-Soir» задавалась вопросом: «Был ли душевно здоров этот парень с длинными ресницами, который ухаживал в своём саду за розами? (…) Или это садист, носящий невидимую власяницу, которая обжигает его блаженством? (…) Слишком рано причисленный к легендарным чудовищам, он теперь всего лишь похититель людей, который оказался неудачником, и чьи дела плохи». А во время начала процесса в Версале Колетт в том же «Paris-Soir» (от 12 марта 1939 года) восклицала: «Ничто не дрогнуло в гармоничных чертах его лица, и спокойный лоб сделал бы честь любому порядочному человеку. Женщины склонялись над этим лицом, любили эти глаза с неуловимым светлым оттенком, этот рот, который не забывал улыбаться. Где же этот неизбежный отпечаток, физический след морального разложения и жестокости? Я не видела, что Вейдман, стоя, прятал одну руку в кармане синего пиджака, а другую держал за спиной. И была причина… «Если бы вы видели его руки», - шепчет его юная защитница. Я их вижу. Больше ничего не нужно искать».
В тюрьме Вейдман получал сотни писем от поклонниц. Суд дал ему возможность покрасоваться. Весь Париж рвался туда. К нему приходили актеры Мишель Симон и Морис Шевалье. Даже «Detective», который зарабатывал популярность на текстах о крови и слезах, возмущённо писал в своём выпуске от 30 марта, накануне закрытия процесса и вынесения смертного приговора Вейдману: «Что же они не подумали о важности этого часа «Х», те, кто на протяжении трёх недель стремились в зал судебных заседаний в Версале, столь притягательное места, почти как на светский раут! Разве здесь надо было выгуливать демисезонные платья и шляпки, настраивать театральные или морские бинокли, перекусывать во время полдника, постоянно взрываться смехом и комментировать без конца, производя шум, как в улье?»
В то время как весь мир, и Европа в особенности, готовился погрузиться в самый ужасающий хаос, даже появилась песенка: «Вейдман, отвратительный вампир, /гнусное чудовище,/бездушное и бессердечное./ В глубине своей холодной тюрьмы/слушай эхо./Это голос женщин/Которые кричат с ненавистью:/»Смерть убийце!»,/ибо они требуют/возмездия за ужас твоих деяний!»
Казнь осуждённого 17 июня 1939 года тоже была безумной. Она был назначена на 3 часа 50 минут, но гильотина была установлена перед тюрьмой Сен-Пьер в Версале только в 4 часа 40 минут. Расположившиеся за окнами кафе «Le Calmels» фотографы (сейчас оно называется «Le Royal») впервые могли увековечить сцену казни при хорошем освещении. Из одного окна казнь даже снимали на кинопленку. Впервые! Ещё накануне огромная толпа (около тысячи человек) собралась вокруг дворца правосудия. Владельцы квартир, расположенных в близлежащих домах, назначали непомерно высокую цену для любопытных, желающих посмотреть из окна. Люди словно пришли на спектакль. На местах даже распивали шампанское.
И они получили свой спектакль! В момент падения на затылок осужденного, нож гильотины заклинило. Помощник палача неправильно расположил голову Вейдмана. Его пришлось дергать за волосы, чтобы придать правильное положение. Рассказывают, что после обезглавливания женщины выбежали за ограждения полиции, чтобы намочить носовые платки в крови преступника.
«Вокруг эшафота разворачивались удручающие сцены», - можно было прочитать в «Ce soir», коммунистической газете, которой руководили Арагон и Жан-Ришар Блок. В ней обличалась «аморальная, а точнее полностью безнравственная, атмосфера в обществе». «Pari-soir» также опубликовал на своих страницах слова возмущения: «На подступах к площади Луи-Барту оживление усиливается. В освещённых кафе сидит отвратительная толпа, которая зубоскалит, пожирая сандвичи. Это своего рода грязная пирушка с запахом жареной картошки. Лица бледны от бессонницы. Мужчины с расхлябанными манерами и распахнутыми на груди рубашками, несколько забулдыг и излишне размалёванные девки образуют группы, которые тяжёлыми волнами накатывают на полицейские заграждения. Давка, крики, звуки свистков».
Эти беспорядки произвели впечатление на правительство. 24 июня 1939 года председатель Совета Министров Эдуар Даладье издал декрет-закон, отменяющий публичную смертную казнь. Таким образом Эжен Вейдман остался во французской истории как последний публично казнённый на гильотине.
Но мэтр Венсан де Моро-Джаффери пошёл ещё дальше. В своей защитной речи он сказал: «Я выступаю в защиту убийцы, потому что выступаю против эшафота, против топора палача, который, разбрызгивая кровь преступников в нездоровое любопытство толпы, лишь сеет зерно жестокости, против смертной казни, которую Виктор Гюго в своей бессмертной речи, обрекал на людское презрение и ненависть. (…) А! Я слышу возражения: «Зачем? К чему интересоваться падшей душой… Он убил, пусть он умрёт! Его руки наносили удары, пусть они будут связаны на ступеньках гильотины. Его голова продумала убийство, пусть её отрежут!» Я знаком с этой доктриной, это - принцип Талиона, закон Линча... Это - справедливость варваров…»
Смертная казнь во Франции была отменена, но только через 42 года.
47.8к
