Тоска по Сталину как современный культ карго

Александр Дементьев историк (Университет Буэнос-Айреса)

21 февраля 2019, 18:00

Имя Сталина в последнее время звучит в российском общественно-политическом дискурсе в отрыве от исторического контекста. Его нынешние сторонники видят в нем железную руку, способную принести возмездие за попранную справедливость; противники же апатично поражаются популярности фигуры генералиссимуса, объясняя это, как, впрочем, и многое другое, мифической склонностью русского народа к тирании.

Сталинисты не знают Сталина, а лишь красуются своей иллюзорной причастностью к его делу, с каждым витком диалога приписывая ему новые сверхспособности, иные же видят вечные репрессии, плач и скрежет зубов лубянского средневекового варварства.

При этом сильное присутствие такой исторической личности в современном публичном пространстве само по себе интересный феномен. И характерен он не только для России.

1956 год стал годом борьбы с культом личности как в СССР, так и в Аргентине. С 14 по 25 февраля в Москве проходит XX съезд КПСС, а всего через несколько дней – 5 марта – глава Аргентины генерал Арамбуру издает указ о запрещении перонистской партии, ее символов и любого упоминания имени бывшего президента Хуана Доминго Перона. Географические названия эпохи перонизма переименовывались, портреты и памятники уничтожались – вплоть до того, что был снесен дворец, где умерла его жена Эвита, десятилетиями служивший резиденцией президентов.

В одном из интервью в 1972 году сам Перон говорил о политических настроениях в обществе:

«Десять процентов – социалисты, тридцать процентов – радикалы, пять процентов – коммунисты...»

«А перонисты?» – спросил его журналист.

«А перонисты все мы» – ответил он.

Это хоть и ироничный, но достаточно проницательный ответ. Разные силы видят что-то хорошее в том времени. Одни – защиту прав наемных рабочих, другие – сильную международную позицию в регионе, третьи – рост при государственном регулировании экономики, а кто-то – патриотически настроенных военных у власти.

Именно в послевоенные годы большинство населения начинает жить в современном мире. Складывается и устанавливается современный тип семьи, современное жилье, новый быт, появляются товары массового спроса, неотъемлемыми атрибутами домашнего хозяйства становятся холодильники и телевизоры.

Но наиболее важную роль сыграл невероятный оптимизм во взгляде общества, устремленном в будущее. Распад колониальных империй, появление новых государств, молодежные движения (как культурные, так и политические, революционные), межконтинентальные пассажирские авиаперелеты, начало космической эры, новые музыкальные стили, покоряющие планету. На контрасте с 1930–1940-ми могло казаться, что еще вот-вот и наступит всемирное благоденствие.

Это кульминация вековой борьбы модерна за веру в прогресс. И прогресс этот в сознании людей был тесно связан с улучшением качества жизни. Если все идет такими темпами, то почему бы и правда не могло казаться, что к 1980 году не сможет быть построен коммунизм?

С какой бы сферой жизни мы бы ни соприкоснулись, мы встретим там ощущение полноты бытия и радостного энтузиазма, почти подросткового нетерпения от ожидания, уверенности в том, что дальше будет только лучше.

Оптимизм достигнет пика в 1968 году, и тогда молодежь в ее желании дальнейших перемен урезонят в самых разных частях света и политических блоках, а после кризиса 1973 года светлые ожидания от будущего мира будут все более оставаться прерогативой меньшинства. Желание мира во всем мире или покорения других планет будет все чаще вызывать скептическую улыбку, а представления о будущем будут все более обретать постапокалиптические черты.

Эта тоска по времени, когда у нас было будущее, сильно недооценена как фактор политических симпатий. Сильная любовь к Сталину, массовый аргентинский перонизм и даже трамповское «Make America great again» – явно общемировая тенденция. «Again» как когда? Безусловно стоит думать, что это послевоенные годы, а не годы Великой депрессии.

Но если самые счастливые годы, исполненные видимого прогресса, для большинства населения это 1950–1960-е, то в чем причина популярности в исторической памяти симпатий к концу 1940-х – началу 1950-х, которое не так легко назвать безоблачным временем? Мобилизация и занятие крайней политической позиции общества того времени может восприниматься по прошествии лет как необходимое условие процветания 50-х.

Сейчас у человечества нет даже намека на светлое будущее, есть только тревожные ожидания. Все внимание захватывают кризисы и войны. Мы, человечество, уже искренне не верим ни во что другое. Только беспечный маргинал может позволить себе роскошь неуместного в нашу эпоху оптимизма, и вместо радости за успехи человечества, люди пытаются углядеть настоящий или мнимый корыстный интерес.

Массовые настроения в пользу возвращения Сталина, Перона, Маккарти или Эйзенхауэра в политическую жизнь современности – явления одного порядка, вызванные иллюзиями исторической памяти и тоской по «Золотому Веку» новейшей истории. Но это не более, чем культ карго: вера в то, что эпоха процветания и благоденствия приходит только вместе с ними или сразу после них.

Столь чуткие к круглым датам, воскрешающим призраки прошлого, я уверен, что с приближением 2037 года читатели Зыгаря все более будут грезить репрессиями, пытаясь углядеть их черты в пейзаже повседневности.

Российская либеральная интеллигенция ждет новых репрессий, она пестует исторический параллелизм, в котором идентифицирует себя с жертвами, и вместо того, чтобы делать из них героев, как поступали революционеры с жертвами царского политического террора, они пытаются подражать им в пассивности и ожидании того, что за ними придут. Это не дух борьбы, это культивирование страха и готовности положить голову на плаху первого же тирана. Только вот тиран все не приходит.

«Воскрешение мертвых служило для возвеличения новой борьбы, а не для пародирования старой, служило для того, чтобы возвеличить данную задачу в воображении, а не для того, чтобы увильнуть от ее разрешения в действительности, – для того, чтобы найти снова дух революции, а не для того, чтобы заставить снова бродить ее призрак». Сейчас же ищут дух революции не для победы, а для окончательного проигрыша, чтобы доказать правоту своих ощущений.

Либералам важно оказаться в диктатуре, чтобы состояться в своем подражании своим героям!