Михалыч хандрил, ходил по большой квартире сына, подолгу стоял у окна, глядя с высоты семнадцатого этажа на копошащихся внизу мелких людей, и тяжело вздыхал. За неделю, что он жил в семье Петра, он успел починить капающий кран, приладить провисшую дверку шкафа и теперь, переделав нехитрые мужские дела, маялся от вынужденного безделья. С утра все расходились по делам: Петька и сноха Людка уезжали на работу, внучок, студент Кирюха не спешил, просыпался в девять, завтракал, уткнувшись в телефон, и собирался в институт. Михалыч смотрел в окно, провожая машины домочадцев, и качал головой — это надо же, три машины на семью, словно и не в городе живут с его автобусами и трамваями!
Старик прибирался — застилал постель внука, проходился с веником по комнатам, веник этот он привез из своего дома, отстоял его у Людки, норовившей выбросить из багажника машины все ненужное. А веником этим еще Дарья подметала, Михалыч помнил, как плясала метелка в умелых руках жены. Доставал из пакета привезенный с собой чайник и ставил его на плиту. Чай он тоже пил свой, травяной, чаевничать он любил, Дарья приучила. Сидели, бывало с ней, потягивали чашку за чашкой да с домашними пирогами, эх…
От воспоминаний щипало в глазах, и дед хватался за пульт, включал «говорящий ящик» и пытался забыться в ярких, сменяющихся картинках. Ему быстро надоедало, и он опять принимался ходить по квартире, чувствуя себя загнанным в неволю зверем. К вечеру съезжались домочадцы, первой приезжала Людка, выгружала пакеты и кидала на сковороду готовые котлеты или разделанное мясо, стругала салаты или варила вермишель, которую почему-то называла пастой. Михалыч не мог есть «городскую» еду, ему хотелось отварной картошечки в золотистых колечках зажаренного лука, маринованных груздей или томленой в печке пшенной каши, наваристых щей или карасиков в сметане, хотелось пирогов, что пекла его Дарьюшка. Но ничего этого в его жизни уже не будет, а будут пельмени и котлеты «не пойми из чего», невкусные огурцы и скучное лицо невестки, на котором читалась раздражение от того, что она теперь должна делить свой дом с отцом мужа.
Но хуже всего было ночью, сколько Михалыч не старался, сон не шел. Он даже попросил Людку купить ему меда, чтобы на ночь пить с теплым молоком, дома это всегда помогало, но тут не брало! Старик смотрел на бегающие по потолку огни, и вспоминал о тьме, в которую погружался его дом короткими летними ночами. Поздней осенью и зимой шел свет от тлеющих в печке углей или снега за окошком.
— Вези меня, Петька, домой, не могу здесь больше, — потребовал он, спустя неделю. — Зря согласился, ну сам подумай, что здесь делать, хожу как зверь в клетке.
— Отец, подожди, привыкнешь, появятся друзья — приятели, будешь гулять по паркам. Завтра суббота, повожу тебя по городу.
— Нет, Петька, не привыкну, погибну я здесь. Я ведь у тебя только телом, душа моя там, там и могилка Дарьюшки.
— Отец, тебе через год восемьдесят, а в Николаевке ни магазина, ни больницы, а случится что?
— Что случится-то, помирать соберусь, так дело наше такое стариковское — помирать. Да не куксись, поживу еще, только дома.
Но Петька не соглашался, в Николаевке остался десяток обитаемых домов — ни газа, ни дорог. Десяток немощных стариков, живущих автолавкой. А тут еще электричество повредили, а ремонтировать не торопились.
— У тебя даже телевизор не работает, телефон зарядить нельзя, мы же переживаем.
— Понимаю, сынок, но пора такая для тебя пришла — беспокойная.
Но Петька обратно не повез, поговорил с близкими, чтобы помогли отцу адаптироваться. Они по-своему старались — Людка допустила к своим кастрюлям, и теперь семья ужинала борщами и картошкой в мундире. Кирюха пожертвовал старый планшет, помог освоить несколько игр, а также закачал большую библиотеку. Михалыч успокоился, днем ходил по магазинам и даже нашел, где продавали дешевле, готовил и ждал семью. После ужина отправлялся в комнату, стараясь не мешать. И только ночами, мучаясь от бегающих по потолку огней, от света большого города, пробивающегося даже сквозь плотные шторы, не мог уснуть.
Он почти не заговаривал с сыном о возвращении в деревню, но за зиму осунулся, побледнел, и выглядел совсем дряхлым.
— Может, дачу купим? — предложил жене Петр в марте.
— Это еще зачем, когда нам грядками заниматься?
— Да не нам, отцу, отвезем его на дачу, будем приезжать, возить продукты, все рядом будет, а не за тысячу километров.
— А что, идея хорошая, — согласилась Люда. — Только уж брать надо хорошую — чтобы и вода, и свет, и домик теплый, и соседи приличные.
Подходящий домик нашли в конце апреля, им повезло, хозяева переезжали в другой город и отдавали срочно, а потому дешевле. Михалычу домик понравился.
— Курочек разведу, тут и сарайчик есть, а за лето я такое настрою, жаль землицы маловато.
Земли, и правда, было всего шесть соток, но зато рядом был пруд с карасями и небольшой лесок.
Все лето трудился Михалыч, сажал грядки, строил сараи, завел кур, а в один из приездов Петька увидел белую козочку за загородкой.
— Отец, зачем козу-то завел, осенью уезжать будешь — куда ее?
— Никуда я отсюда не поеду, печку сложу и останусь, тут есть все, соседи вон вокруг, если что — попрошу, мне из магазина привезут. Соседи даже дорогу нанимают чистить, не пропаду, а дом теплый, зимовать можно. Не вернусь я в квартиру, сынок, я не могу там, свет мешает, а здесь я сплю, как ты во младенчестве.
— Знаешь, отец, я тоже долго к свету привыкал, хотя, кто знает, привык ли — нервные мы все в городе. Сейчас вот заговорили о световом загрязнении, ученые доказали, что светлое небо городов плохо влияет на все живое. Даже заповедники темного неба создают, вот как…
— Мучаете вы себя, дети.
Источник
Здравствуйте. Благодарю, познавательно.