Почему я не могла стать поэтом

– Черт, это все не то…

Нажала на стрелочку и стёрла только что напечатанную строчку. Посмотрела на телефон – 03:55. Похоже, пора подводить итоги этой ночи творчества: лист в "Ворде" остался девственно чистым, спина и шея затекли, а в голове ни одной связной мысли. Ну кроме: «Я сдохну, если сейчас же не покурю» и «Блин, кажись, йогурт был просроченный». Но из того ведь не создашь поэму!

– О боги, как трудно быть поэтом! – вздохнула я и опустила голову на стол.

Переборов желание уснуть прямо так, я села на стуле, скрючившись в максимально трагическую позу, которой позавидовал бы даже роденовский мыслитель.

– О, Муза! Почему ты оставила меня?! – прижала руки ко лбу, словно у меня там ужасно болючая шишка. – Без тебя я не могу создать ни строчки! Вернись, молю!

Драматическую тишину, которая наступила после этого, нарушил громкий хлопок двери. На пороге моей комнаты появился совершенно непонятный субъект, похожий на андрогинную модель, которую нарядили под гопника. Как и положено, на нем были темно-серые, растянутые треники, порванные в нескольких местах, и в пивных пятнах. Сверху была накинута огромная олимпийка, из-под которой торчала нежно-розовая блузка с оборочками на рукавах. Я почувствовала, как у меня начал дёргаться левый глаз.

– Ну чё тебе надо? – сказал нарушитель спокойствия тоненьким голоском и смачно харкнул на пол.

Только чудо спасло меня от мгновенной потери сознания. Я схватилась рукой за стол, чтобы не упасть на пол. Глаза у меня, в прямом смысле слова, стали по пять копеек, хотя какие копейки, по пять рублей. Пару минут в комнате царила тишина, наконец, пересилив себя, я тихо-тихо прошептала:

– Уважаемый, а вы кто?

Недогопник откровенно заржал. Он держался за живот, похрюкивал, даже ножкой постукивал, а я в это время нервно искала на столе пачку сигарет.

«О! Вот она, слава богу!» – дрожащими руками с трудом подожгла сигарету и затянулась.

А мой нежданный гость успокоился и, нагло блеснув голубыми глазами, сказал:

– Дай сигарету.

– На…

«Если он сейчас же не свалит, я его выгоню или сама сбегу», – решила я про себя.

Он достал из кармана потрёпанный и промокший в нескольких местах коробок спичек.

– Хорошие сиги. Всегда нравился твой вкус. – он развязно сел на полу, вытянув ноги.

– Кто вы... – остановилась я, – чёрт возьми, такой.

– Ты чё реально не узнала? – ещё один плевок на дорогой ковер, – я твоя Муза. Скучала?

Я молчала. Во все глаза я смотрела на гостя, стараясь убедить себя в том, что это всё ложь, дурацкий перфоманс и прочее и прочее. Но потихоньку в этой замарашке я, действительно, начала узнавать знакомые черты: вот огромные голубые глаза, вот блузка, которую я ей подарила, вернее, придумала для неё, волосы такие же, хотя и грязные, да даже голос тот же, просто раньше она говорила по-другому.

– Быть такого не может… – выдохнула я.

– На этом свете всё может быть.

Если бы мы были на сцене, то сейчас бы наступила немая сцена (в лучших традициях Гоголя). Но как тут промолчать?! Я уже убедилась, что мне не соврали – увидела придуманная мной татуировку кого-то дракона-оленя, лапа которого выглядывала из-под безразмерного рукава. Вместе с верой и узнаванием пришла дикая злоба, и я не сдержалась. Минут десять я, без остановки, выливала этому недоразумение всё, что я думаю о ней, её отсутствии, её нынешнем поведении, её отношении ко мне и о ещё многом, многом другом.

Наконец, у меня пересохло горло, и я грохнулась на стул, отбив об угол стола локоть.

– Ну и что ты на это скажешь?

– А то, что ты совершенно не изменилась, так и не начала меня ценить. И знаешь… – она замолчала. – катись к чёрту! Я ухожу к другим поэтам, настоящим, а ты… ты… пиши прозу!

И с этими словами моя несчастная Муза выпрыгнула в окно. А я сидела и думала. Сидела и думала. А затем решила это написать. В прозе.