Таинство Крещения… или Не плачь, девчонка

Я смотрел из-под ресниц, как по окрашенной желтой стене солнечный зайчик, отражающийся от настенного зеркала, постепенно пробирается от дальнего угла комнаты, красиво украшенного ковриком с нарисованными оленями, к дверному проему, и делал вид, что сплю, не обращая внимания на тихий и просящий, но настойчивый бабушкин голос.

– Слав… Вставай, батюшка. Вставай, соколик…

Я уже давно проснулся, а вместе со мной проснулась и вчерашняя обида, нанесшая непоправимый урон моему мужскому мальчишечьему самолюбию.

Ведь прическа, которую мне вчера соорудили в мужском зале городской парикмахерской, никак не соответствовала моим представлениям о том, как должен был выглядеть почти шестилетний мужчина, уже умеющий читать не только вывески на близлежащих магазинах, но и книги, обладающий немалой коллекцией солдатиков, пистолетов и марок и на раз-два справляющийся с кормежкой кроликов.

– Вставай-вставай, егоза, слышу ведь, что ворочаешься, собираться пора… Крестить тебя пойдем, – уже повысив голос, скомандовала бабушка, не оставляя мне выбора, продолжая при этом греметь посудой, накрывая на стол, одновременно контролируя и меня, и деда, возмущенно кряхтящего о том, что опять кто-то спрятал его нюхательный рог, который он каждое утро «терял».

Прятала, конечно, бабушка, так как нюхательный табак – это «бесовское зелье», заставлял деда чихать и кашлять, крадя здоровье, но всякий раз это его минутное чихание рождало веселье и у дедушки, и у окружающих.

Еще раз вздохнув и горестно ощупав на своей голове остатки былой буйной шевелюры, превращенной безжалостными стараниями парикмахера в непонятный для меня чубчик, не прикрывавший даже глаза, я принялся одеваться, размышляя о предстоящем и необычном, но отчего-то необходимом для моих стариков таинстве крещения.

Вышли слегка припозднясь.

Сначала ждали мою двоюродную сестру Анютку, также гостившую всё лето в этом городе у своих родственников, после обсуждали кого из знакомых пригласить в крестные, затем взрослые ходили на переговоры с претендентами на это ответственное звание.

Мы с Анюткой в этих переговорах не участвовали. Нам был чем заняться. Она ехидно спрашивала меня о местах, в которых так шикарно и ровно подстригают, а я старался отшутиться, не особо в этом преуспевая. Потом играли моими солдатиками, после я демонстративно читал вслух, ловя ее восхищенные взоры – в целом проводили мы время с пользой.

Когда, наконец-то, мы отправились шумной и разношерстной компанией в церковь, находящуюся в самом центре городка, в сквере, усаженном яблонями-китайками, липами и елями, мы с сестрой ненароком отстали, чтобы никто не мог воспрепятствовать нам шаркать ногами по булыжному тротуару, пинать камешки и попеременно плевать на сандали друг другу, стараясь увернуться от «снарядов» противника.

За болтовней и играми мы не заметили, как добрались.

Таинство

В храме, старинном каменном здании, было, к нашему удивлению, мало людей, стоял сладкий медовый запах, горели у картин в рамках свечи, а подавляющая тишина вдруг присмирила нас, и мы примолкли, ожидая обещанного таинства.

– Слав, смотри, Бог, – толкнула меня Анютка и указала на свод церкви, на котором был изображен усатый и бородатый мужчина, в окружении других людей в странных и длинных одеждах, смотревший на меня и всех собравшихся добрым и любящим взглядом.

В помещение внесли большое золоченое корыто, в которое налили воду. После чего толстый мужчина в позолоченном одеянии, стал окунать крест, приговаривая при этом что-то непонятное ни для меня, ни для Аньки. Потом бабушка взяла ее за плечи, и по старшинству подвела к купели.

Сестра замерла испуганно, а когда дядька с крестом принялся макать ее голову прямо в воду, торжественно приговаривая что-то свое – вдруг заревела навзрыд!

И чтобы хоть как-то приободрить ее, поддержать и утешить в трудный для нее час, я выставил вперед левую ногу в оплеванной Анькой сандале, подтянул штаны и бесстрашно, во всю мощь детского голоса запел свою любимую песню:
«Не плачь девчо-о-нка! Пройдут дожди! Солдат верне-о-тся! Ты только жди!»

И тут загрохотал, вздыбился и расширился оглушительный, жизнеутверждающий человеческий хохот.

Смеялись все: мужчина с крестом, Анька, бабушка, крестные, прихожане … и, как мне тогда показалось, люди, изображенные на картинах и потолке.

А я продолжал, не обращая внимание на смех и зародившееся шиканье:
«Пускай дале-о-ко! Твой верный друг…»

На слове друг, прервав песню, сбив мой верный мотив на самом взлете, меня вывели… грубовато и за ухо, при этом приказав стоять на крыльце пока не окончится Анькино таинство.

А мне стало немного обидно, и, пряча копившиеся в уголках глаз предательские слезинки, я посмотрел вверх, на небо, синее и необъятное, держащее в своих бирюзовых руках и эту церковь, и сквер, и идущую вдаль дорогу, и виднеющийся на холме лес, и невидимые мне города, и всех людей, живущих в них, и всю мою страну. Мою Родину.

И допел припев моей любимой песни, стоя на церковном крыльце в далеком 1975 году: «Любовь на свете сильней разлук».

Послесловие

Предвосхищая возможные и недоуменные вопросы читающей публики: На кой ты все это написал?

Отвечаю: да просто... песня вспомнилась, спустя столько лет, да и воскресенье все-таки.

Вспомните и вы.

Если публикация вам понравилась, то отметьте ее положительным «лайком».

Будьте здоровы!