Сундук (рассказ)

Без сундука не поеду к вам, — упрямо сказала бабушка Дарья своей внучке.

Семьдесят шесть лет прожила на свете Дарья Акимовна, а нажила всего ничего. Только и богатства — окованный железом сундук, в котором привезла когда-то Даша в дом мужа немудрёное своё приданое. Не бедным считался в селе мужнин дом; хозяйственными, работящими были и свёкор, и свекровь, и золовка... Погнула вдоволь спину Дарья на своём веку, сначала на свекровином, потом на собственном их с мужем наделе. Ни силы ей было занимать, ни стати. А песенница была, хохотунья! До сих пор её кличут на селе по молодому Дарочкой.

Уж ни кого не осталось у Дарьи. Только одна внучка Рая.

Рая — внучка закончила институт, замужем, детки есть, правнуки Дарье Акимовне... Муж у Раи хороший, весной приезжает огород копать, осенью помогает Дарье Акимовне картошку убрать, с яблоками управиться. Приглашают они её к себе, уж так-то приглашают, да ходит она пока на своих ногах, воды в силах принести, печку истопить. Чего у молодых под ногами-то путаться!

Ещё двух коз держит Дарочка, пасёт летом потихоньку возле канав, траву жнёт в кустах, сено сушит. Мастерица Дарья Акимовна пуховые платки вязать, такие они получаются у неё тонкие да ноские!

Кто заболеет на селе либо дитя не с кем оставить, идут к Дарочке — не откажет. Так и живет потихоньку, в присевшей к земле белой хате, что затерялась на задворках у новых домов. Вся хата — комната с кухонькой, а ведь когда-то вшестером помещались и не считали, что тесно.

Иногда в долгие зимние вечера присаживается Дарья Акимовна к сундуку, открывает шаткую, скрипучую крышку: сундук ей от бабки достался, лет сто ему. Достает одну вещь за другой, разглаживает на коленях. Вся-то жизнь, проходит перед Дарьей Акимовной, от каждого памятного денька что-либо да осталось. Вот платье венчальное, тоже перешло ей от бабки. Атласное. Напрочь, пожелтел атлас, издряхлел на сгибах, сквозь просвечивает. Когда венчалась Дарочка со своим Митрошей, платье крепкое было, блескучее, шла она как в сиянии. Уж то-то подружки завидовали! И подружек тех на свете нет, а всё помнит Дарья Акимовна непокорные глаза Мани, русую косу Аннушки, ровные, как фасоль, зубы Феклуши...

«Лебедь ты моя белая, — сказал ей в вечер свадьбы Митроша.

— Не дам на тебя сесть ни пылиночки». В крестьянской работе без пыли не обойдешься, и грязи, чуть брызнет дождь, выше колен. А душу её ничем не осквернил Митроша, ни единой пылиночки не осело за годы жизни с ним в её сердце.

Вот рубашка Митрошина, в этой сатиновой косоворотке он ходил на работу, в сельсовет, когда председателем выбрали. Сама ему сшила.

Рубашку Дарочка бережёт пуще глаза, каждый лохмотик переберёт, каждую пуговку потрогает. Молодой был тогда Митроша, черноусый, чернобровый. Красавец!

А вот платьице Вари, в школу она в нём бегала. Какие были в те времена достатки, ни денег в кармане, ни материи в сельпо. Семь лет отходила Варя в школу в этом сшитом навырост бумазейном платье. И сейчас на нём полоски видны, как отпускали подбой, год за годом...

Тут и плюшевая вытертая жакетка, первый Митрошин подарок. И зятя, мужа Вариного, дорогое подношение: сумочка кожаная, заморская. Зять учёный был, доброй души человек... Ридикюль ей подарил модный, будто она хоть раз в жизни насмелилась бы с ридикюлем-то пойти... Рядом с той сумочкой шаль лежит свекровина: в церковь мать в этой шали ходила. Всю её моль источила, а выбрасывать жалко, память.

Так и коротала дни Дарья Акимовна, никому не в обузу. Повспоминает, светло на душе-то, будто жизнь заново пережила... Да наступил и её крестный час: крепко занедужила, всё разболелось: руки, ноги, спина. Может, простыла где, а может, годы взяли своё.. Отболев, потеряла сразу всю силу. Пол подмести трудно, а уж про воду и печку думать нечего. Какое-то время помогали соседки, присматривали. Так ведь на соседской помощи век не проживешь. Сил же у Дарьи Акимовны не только не прибавлялось, последние таяли.

Пришлось писать в город Рае: так, мол, и так, сама не могу больше, совсем остарела. Через три дня лётом прилетела внучка, скомандовала: завтра придёт машина, собирайся. Коз продадим, хату заколотим, соседи приглядят; зиму у нас проживёшь, а там будет видно.

— Что собрать, бабушка? — спросила озабоченно.

— Какие мои сборы. Сундук вот да две рубахи, всё имущество.

— Сундук-то зачем? Носильные вещи возьмём, а старьё пусть остается. И ставить у нас некуда и удобнее в чемодане.

— Без сундука не поеду, — впервые в жизни заупрямилась Дарья Акимовна.

— Верь не верь, там всё моё дорогое. Либо бери его, либо оставляй тут меня. Как-нибудь, может, оклемаюсь.

Не умела она объяснить внучке, да и как объяснишь... Горько хату свою покидать, садок свой, что пышно цвёл по весне, соседей, с которыми давно сроднилась. Так ведь не возьмёшь с собой хату и сад, и соседей с их каменными домами не возьмёшь. А сундук можно. И уж с ним-то она не расстанется.

Внучка не стала особо спорить:

— Брать так брать. Пускай стоит в коридоре, если дорогой не развалится.

Утром, на свежие силы, Дарья Акимовна пошла попрощаться с сельчанами: в каждый дом надо зайти, все свои, обижать никого не хотелось. На обратном пути у всякого крылечка присаживалась, зашлось старое сердце от расстройства и усталости.

Возле её хаты уже стояла машина, на которой приехал за ними Раечкин муж. Из трубы шёл дым — зачем-то внуки топили печку. Мусор сжигали? Откуда у неё быть мусору... Не осталось бы искры какой, а то сгорит без неё хата. Постукивая палкой, Дарья Акимовна прошла сенцы, открыла дверь на кухню.

В закопчённом жерле печки светились угли, и Раечка, достав из пустого уже сундука последнюю лежавшую в нём вещь — дряхлую свекрухину шаль, спокойно бросила её на эти угли, и Раечкин муж поворошил густо завонявшую палёным шаль кочергой, чтобы лучше горела. Не было больше ни венчального наряда, ни Митрошиной рубашки, ни школьного платья Вареньки. Один пепел...

Дарья Акимовна как стояла, так и села прямо на пол — подкосились ноги.

— Сожгли, — сказала только.

Перепуганные внучка с мужем суетились возле неё, недоуменно переглядываясь: ведь они хотели сделать лучше, освободить бабку от ненужной рухляди. Кто же знал, что она это так воспримет? Кто знал?