Глобарис, владыка Эпариды, однажды призвал к себе трех своих мудрейших мудрецов и сказал им: «Воистину ужасна участь короля, который уже познал все, что можно познать, поэтому, что бы они ни говорили ему, все звучит пусто». как треснувший горшок!"
Я хочу удивляться и мне скучно, я жажду шока и слышу пустую болтовню, я жажду необычайного и меня лечат плоской лестью. Знайте, о мудрецы, что сегодня я обезглавил всех моих шутов и шутов, а также моих тайных и общественных советников, и та же участь ожидает вас, если вы не подчинитесь моему повелению. Расскажите мне самую странную историю, которую вы знаете, каждый из вас, и если она не заставит вас смеяться или плакать, если она не заставит вас удивиться или содрогаться, если она не потрясет вас или не заставит задуматься, я отдам тебе мою голову!
Царь поманил, и мудрецы уже слышали стальные шаги быков, окруживших их у подножия трона, сверкая, как огонь, обнаженными мечами. Они были в ужасе и толкали друг друга локтями, потому что никто из них не хотел вызывать гнев царя и подставлять свои головы под топор палача. Наконец первый заговорил: «Мой господин, мой король!» Во всей видимой и невидимой вселенной самая необычная история, несомненно, связана со звездным племенем, которое хроники называют народом фонаксов. С самого начала своей истории эти уроды делали все вопреки другим разумным существам. Их предки поселились на планете Урдрурия, знаменитой своими вулканами, которые каждый год посреди страшных конвульсий рождают горные хребты, а в это время все превращается в руины. Но что еще хуже, по прихоти небес эта планета также пересекает путь большого метеоритного дождя, и в течение двухсот дней каждый год на ее поверхность падают каменные шары. Фонаки (которых тогда так не называли) построили свои дома из закаленной стали и накрутили на себя столько стальных пластин, что они стали похожи на бронированные холмы, ходящие на двух ногах. Но земля разверзлась и поглотила их стальные города, а метеоры разбили их доспехи. Поскольку всему народу грозила гибель, мудрецы собрались на совещание, и первый из них сказал: «Наш народ не может выжить в его нынешнем виде — нет другого выхода, кроме трансмутации.
Когда земля разверзается, в ней остаются щели, поэтому, чтобы не упасть в них, всем спинам нужно широкое плоское основание, а метеоры падают сверху, поэтому все мы должны быть направлены вверх. Если мы образуем конус, с нами ничего не может случиться».
Второй сказал: «Это не способ сделать это. Если земля расширит свой рот, она проглотит и конус, а метеор, падающий под углом, проткнет его бок. Сферическая форма идеальна! Ибо когда земля начинает трястись и колебаться, сфера откатывается сама по себе, и метеор соскальзывает со своей сферической стороны; так что давайте превратимся в мяч, чтобы мы могли катиться к лучшему будущему!»
А третий сказал: «Сфера так же легко раздавливается метеором или поглощается землей, как и любое другое тело, состоящее из материи.
Нет щита, который мог бы противостоять мечу сильнее его, нет меча, который не сломался бы о более твердый щит. Материя, о братья мои, есть вечное изменение, текучесть и трансформация. Истинно разумные существа должны обитать не в преходящей материи, а в том, что неизменно, вечно и совершенно, хотя бы и мирское!»
— А что должно быть? — спросили другие мудрецы.
«Я отвечаю вам не словами, а делами!» ответил третий.
И на их глазах он начал разрывать себя на части: он сдернул свой инкрустированный хрусталем верхний халат, второе золотое и серебряное нижнее белье, снял покрывающие пластины черепа и туловища, затем разорвал себя все быстрее и меньше, двигаясь от запястий. К бинтам, от бинтов к шурупам, от шурупов к обрывкам проволоки, крошкам, молекулам, пока не дошло до атомов. Тогда мудрец начал очищать свои атомы, но он очищал их так быстро, что ничего не было видно, кроме их плавления и исчезновения. Он сделал это так искусно и быстро, что в конце разборки предстал перед изумленными взорами других мудрецов как совершенное небытие, настолько точно противоположное бытию, что его можно увидеть. Ибо там, где раньше у него был один атом, теперь не было этого одного атома, там, где минуту назад было шесть, появилось отсутствие шести атомов, там, где был винт, появилось отсутствие винта, так верно, что это ничем не отличался от него. Таким образом, он стал пустотой, устроенной так же, как его настоящее существо прежде; и его небытие было безмятежным существованием; ибо оно было так быстро и искусно преображено, что ни одна вторгшаяся частица материи не омрачила его совершенного небытия! Итак, другие видели его такой же формой пустоты, какой он был только что, они узнали его глаза по отсутствию черного цвета, его лицо по несуществованию голубоватого свечения, его конечности по отсутствующим пальцам, запястьям и доспехам!
«Таким образом, о братья мои, — сказал Рожденный, — становясь деятельным ничто, мы обретаем не только совершенное сопротивление, но и бессмертие». Потому что изменяется только материя, но ничто не следует за ней по пути постоянной неопределенности, поэтому дом совершенства не бытие, а небытие, и потому мы должны быть несуществующими, а не быть!»
Как решили, так и сделали. С тех пор народ Фунаков непобедим. Они обязаны своей жизнью не тому, что в них есть, потому что у них ничего нет, а тому, что их окружает. Когда один из них входит в его дом, он видится как небытие в доме, а когда входит в туман, как локальное отсутствие тумана. Они изгнали из себя изменчивую, летучую материю и тем самым сделали невозможное возможным...
— А как они путешествуют по космосу, мой мудрый друг? — спросил Глобарис.
— Они не в состоянии сделать это, о царь, потому что космическое пространство слилось бы с их пространством, и они уже не существовали бы как локально сгущенное ничто.
Они должны постоянно охранять чистоту своего небытия, пустоту своего бытия, и они проводят свои дни, охраняя это. Поэтому их еще называют ничтожествами или нигилистам*и...
«Мудрец, — сказал король, — это глупая история, потому что как можно заменить разнообразие материи таким же ничто?» Камень такой же, как дом? Но отсутствие скалы может принять ту же форму, что и отсутствие дома, так что они становятся одним и тем же. «Сэр, — защищал мудрец, — существуют разные виды небытия…»
«Посмотрим, — ответил король, — что будет, если я отрублю тебе голову: станет ли небытие существованием, как ты думаешь?» — При этом он безобразно засмеялся и помахал рукой палачам.
"Сэр!" — закричал мудрец уже из железных кулаков козлов. — Вы изволили смеяться, так мой рассказ развеселил меня, так, согласно вашему обещанию, вы должны пощадить мою жизнь!
«Это исключено, я понял это своим юмором», — сказал король. — Но у меня есть предложение: если ты добровольно согласишься на шею, это подбодрит меня, и тогда будет так, как ты хочешь.
"Я согласен!" - нарисовал мудрец.
— Тогда свяжи его, если он сам об этом попросит! Сказал король.
-Но сэр, я согласился, чтобы вы меня не задушили...
«Если вы согласились, ваша голова должна быть взята», — объяснил король. - А если не согласитесь, то меня не развеселите, а потому и перережут вам глотку...
— Нет, нет, наоборот! — воскликнул мудрец. «Если я соглашусь, ты ободришься и простишь меня, а если не соглашусь…»
"Достаточно!" прервал король. "Бако, делай свою работу!"
Бард вспыхнул, и голова мудреца упала.
С минуту воцарилась застывшая тишина, потом другой мудрец заговорил: «Мой господин, мой король!» Самыми своеобразными из всех звездных народов, безусловно, являются плюралисты, иначе называемые людьми многих, которых также называют множественными. У каждого из них только одно тело, но чем выше их ранг, тем больше у них ног. Что касается голов, то их выращивают от случая к случаю: каждую должность они занимают с соответствующим главой, бедные семьи обычно имеют только одну главу, а богатые держат в своей казне разные головы, на всякий случай: у них есть утренняя и вечерняя головы, военные головы для войны на всякий случай и мчащиеся головы для торопливых, то у них головы холодные и горячие, есть грустные и счастливые, ухаживающие и свадебные, любовные и траурные головы, словом, они снаряжены на всякий случай.
-Вот и все? — спросил король.
"Нет, сэр!" — сказал мудрец, увидев, что его сено в плохом состоянии. — Большинство же называется так потому, что все они связаны со своим правителем, а именно так, что если большинство из них сочтет действия царя вредными для общего блага, то правитель теряет свою компактность и распадается...
"Это дикая мысль, если не сказать оскорбительная!" - мрачно заметил Глобарис... - Но если вы так много говорили о головах, мудрецы, то, может, и вы скажете: обезглавлю я вас сейчас или нет?
«Если я скажу да, — быстро сказал мудрец =, он сделает это, потому что у него плохое настроение. Если я откажусь, может быть, он удивится, а если он удивится, то, по своему обещанию, он должен освободить меня».
«Ты ошибся, — сказал король. "Бако, делай свою работу!"
«Но, сэр, — воскликнул мудрец из рук палачей, — не удивили ли вас мои слова?» Разве вы не ожидали, что я скажу: вы меня убьете?
«Твои слова меня не удивили, — ответил король, — потому что они были вдохновлены страхом, написанным на твоем лице». Достаточно! Долой голову!
И голова второго мудреца тоже со звоном покатилась по полу. Третий и старший наблюдал за этой сценой с полным спокойствием. И когда король снова стал требовать чудесную историю, он сказал так.
-Король! Я мог бы рассказать вам какую-нибудь действительно необыкновенную историю, но не буду, потому что моя цель не в том, чтобы вас удивить, а в том, чтобы заставить вас быть честным: не заканчивать ее какой-то прозрачной отговоркой, не в названии игры с которым ты расшифровываешь убийство, но показывая свою жестокую натуру. Потому что вы жестоки, но не смеете баловаться без ложного предлога. Вы хотели убить нас так, чтобы потом сказали: царь расправился с теми глупцами, которые высокомерно называли себя мудрыми. Однако я хочу, чтобы правду сказали, и поэтому молчу.
«Нет, я не отдам тебя палачу», — сказал король. — Я искренне и горячо желаю необычайного опыта. Ты хотел разозлить меня, но пока я могу контролировать свой гнев. Я говорю, говори, и, может быть, ты просто не спасешь себя. То, что вы говорите, может граничить с оскорбительным величием, которое вы и так уже совершили, но это должно быть настолько вопиющим оскорблением, чтобы оно становилось лестью, а затем превращалось в насмешку именно по причине своего преувеличения! Так что постарайтесь прославить и унизить, возвысить и осмеять своего короля одновременно!
Наступила тишина, только зрители немного поежились, как будто пытались проверить, по-прежнему ли их головы на шее. Третий мудрец был глубоко задуман. Наконец он сказал: «Царь, я исполню твое желание, и я также скажу тебе, почему».
Я делаю это ради присутствующих здесь, для себя, но и для вас, чтобы годы спустя не было сказано: этот царь истребил мудрость в своей стране из простого каприза; даже если это так теперь, даже если ваше желание ничего или почти ничего не значит, моя работа состоит в том, чтобы придать ценность вашей мимолетной идее, сделать ее значимой и постоянной: и поэтому я буду говорить...
-- Старик, хватит предисловия, которое опять граничит с оскорбительным величием, но вовсе не с лестью, -- сердито сказал король. - Говорить!
«Царь, ты злоупотребляешь своей властью», — ответил мудрец. Но твоя упаковка ничто по сравнению с тем, что делал твой давний предок. Вы еще не слышали о нем, хотя он и основал правящий дом Эпариды. Этот твой прапрапрадед, Аллегорик, тоже злоупотреблял своей властью. Чтобы узнать о его самом необузданном поступке, пожалуйста, взгляните на ночное небо, которое заглядывает в верхние окна тронного зала.
Царь посмотрел на звездное ясное небо, а старик продолжал: «Смотри и слушай!» Все, что существует, иногда высмеивается. Ни одно величие не может избежать стрелы насмешек, поскольку мы знаем, что некоторые дураки высмеивают даже царское достоинство. Насмешка достигает престолов и царств. Народы высмеивают другие народы или самих себя. Иногда они даже смеялись над тем, чего не было... или они не смеялись над богами мифов? Высмеивались даже самые серьезные и даже трагические явления. Подумайте о юморе виселицы, намеках на смерть и мертвых.
Но насмешливый дух не щадит даже небесных светил. Возьмем, к примеру, солнце или луну. Луна изображена в виде хитрого худощавого парня в остроконечной клоунской шапке и серповидной бородке, а солнце в виде круглолицего набожного дага с барсучьим ореолом. И все же, хотя царства жизни и смерти высмеиваются, как над малыми, так и над великими вещами, есть кое-что, над чем никто никогда не смел смеяться или смеяться. Однако это не то, что можно забыть, что могло бы ускользнуть от внимания, потому что речь идет обо всем, что существует, а именно о Вселенной. Но если ты подумаешь об этом, царь, ты поймешь, как нелепа вселенная...
Тогда-то король Глобарис впервые и изумился, а затем с возрастающим вниманием выслушал дальнейшие слова мудреца: — Вселенная состоит из звезд. Звучит довольно серьезно, но если рассмотреть поближе, то вряд ли можно остановиться без смеха.
Что такое звезды на самом деле? Огненные шары, подвешенные в вечной ночи. Казалось бы, величественный образ. Но так ли это от природы? В этом нет никаких сомнений, только из-за его габаритов. Размер сам по себе не может определить серьезность явления. Если мы скопируем каракули безмозглого человека с листа бумаги на огромную равнину, станет ли это великим произведением?
Глупость помноженная на ту же глупость, только еще более нелепая.
А космос — не что иное, как беспорядочное множество точек!
Куда бы мы ни посмотрели, как бы далеко мы ни зашли: больше ничего! Монотонность Творения — самая тривиальная и плоская концепция, какую только можно себе представить. Ничего не зачеркнуто, и так до бесконечности — кто стал бы сочинять такую невообразимую хрень, если бы ее пришлось создавать потом? Может быть, просто половинчатый. Он занимает бесконечное пространство и выталкивает его здесь и там, когда приходит на ум! Как можно говорить о порядке и величии такого творения? Преклонить перед ним колени?
В лучшем случае мы разочарованы тем, что против него нет апелляции. Ведь все дело лишь в результате сплошного самоплагиата, а само начало свидетельствует о полнейшем отсутствии идей. Давайте подумаем: что мы можем сделать, если перед нами чистый лист бумаги, ручка в руке, и мы не знаем, но не имеем ни малейшего представления, чем заполнить бумагу? С? С рисунками? Это так, но для этого нужно знать, что рисовать. Но что делать, если ничего не приходит в голову?
Если у нас нет ни на йоту воображения? Ну а перо, поставленное на бумагу, рисует точку само собой, непроизвольным прикосновением. И как только мы тупо смотрим на эту точку без малейшей искры мысли, мы уже видим ее как образец для подражания; тем более наводит на размышления, что кроме него в мире абсолютно ничего нет и что для повторения этого пункта до бесконечности требуется наименьшее умственное усилие. Да, но как? Из точек можно построить конструкцию. Ну, а что, если даже это не сработает? Тогда ничего не остается, кроме как трясти перо в своей беспомощности и, рассыпая капельки чернил, слепо заливать бумагу разбрызганными там пятнами. — С этими словами мудрец взял большой лист бумаги и пером, смоченным в чернильнице, несколько раз брызнул на него каплями чернил, затем вытащил из-под халата карту неба и показал обеим король. Сходство было поразительным. На бумаге был виден миллион точек, меньших и больших, потому что перо то размазывало чернила шире, то высыхало. И небо было так же нарисовано на карте. Король посмотрел на два листа бумаги с трона и промолчал. И продолжал мудрец: — Тебя учили, царь, что вселенная — это чудесное, величественное сооружение, высокая бесконечность, усыпанная звездами.
Но взгляните: не есть ли эта почтенная, вездесущая и вечная конституция произведением самой большой глупости, полной противоположностью разума и порядка? Почему этого еще никто не заметил? Ты спрашиваешь. Потому что глупость заполняет все! Но именно поэтому вам нужно дать голос насмешке, смеху, который отдаляет вас, потому что этот смех также будет предвестником бунта и освобождения. Несомненно, стоило бы написать пасквиль о мироздании в таком духе, чтобы это произведение величайшего барда наконец получило по заслугам, и отныне оно сопровождалось не хором благоговейных вздохов, а саркастический смех.
Король слушал с изумлением, а мудрец после минутного молчания добавил: — Каждый ученый был бы обязан написать этот пасвиль, но он должен был бы указать на предков, создавших это состояние, называемое вселенной, которое есть только достойно иронического сожаления.
Ну, а случилось это, когда Инфинити был еще совершенно пуст и только и ждал творческих актов. Мир, выросший из не чего иного, как ничего, произвел лишь горстку тел, и ими правил твой прапрапрадед Аллегорик. В нем тогда зародилось невозможное и безумное намерение, потому что он решил занять место бесконечно терпеливой и медленно творящей природы.
Он решил, что вместо Природы он создаст драгоценную и богатую вселенную, полную чудес. А так как он не мог сделать это в одиночку, у него была очень умная машина, созданная для выполнения этой работы. Этот гигант строился триста и еще триста лет, кстати, тогда был другой исчисление времени, чем сейчас. Не пожалели ни денег, ни сил, и машина-монстр стала почти бесконечно большой и мощной. Когда оно было готово, узурпатор запустил его. Он понятия не имел, что на самом деле делал.
В результате его безграничной спеси машина была уже слишком велика, и поэтому его сообразительность, оставившая далеко позади вершины интеллекта, пролетая мимо вершины гениальности, врезалась в полное разложение разума, в заикающийся мрак разума. Разбегающиеся токи, которые разорвали на части все содержимое, так что он подобен ветвистому чудовищу метагалактики, перешедшему на сумасшедшую скорость, сошел с ума при первых невысказанных словах; и из всего хаоса мышления со страшным усилием, в котором рои неразвитых понятий снова были обращены в ничто, из этих бесплодных конвульсий, борьбы и столкновений, только бессмысленная пунктуация стала просачиваться в послушные исполнительные подразделения колосса!
Поскольку это была не самая умная машина из возможных, это был не Всемогущий Космотворец, а урод, порожденный бездумной узурпацией, которому суждено было изменить мир, но он мог только запинаться. Что случилось потом? Правитель ждал завершения, которое оправдало бы его планы, самые смелые планы, когда-либо придуманные мыслящим существом, и никто не смел сказать ему, что он стоит рядом с источником бессмысленного заикания, создающего уже наступившую механическую агонию. В мир как умирающий. Но слепо покорные машинные гиганты исполнительных блоков были готовы выполнить любую команду, поэтому стали производить из массы материи с заданной скоростью то, что соответствует образу точки в трехмерном пространстве: сферы — и в этом образом, беспрестанно повторяя одно и то же, пока не иссяк жар, нагревавший материю, огненные шары один за другим швырялись в глотку пространства, и в такт заикания творился космос! Твой пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-прадед был поэтому создателем вселенной, но в то же время виновником такой глупости что никто и никогда не совершит ничего подобного. Разрушение прерванного таким образом произведения будет гораздо более разумным актом, но особенно преднамеренным и сознательным актом, чего нельзя сказать о Творении. Это все, что я хотел тебе объяснить, о король Аллегорик, внук строителя миров, которым ты являешься.
Когда король уже отпустил мудрецов, осыпав их милостями, особенно старика, который одним махом успел осыпать его величайшей лестью и самыми грубыми оскорблениями, один из молодых ученых, стоя лицом к лицу с старик спросил его, сколько правды в его рассказе.
"Что я должен сказать на это?" сказал старик. — То, что я сказал, исходит не от знания. Наука не занимается такими качествами бытия, как нелепость. Наука объясняет мир, но примирить его может только искусство. Да ладно, что мы знаем о сотворении космоса? Такую безмерную пустоту можно заполнить легендами и мифами. Мое намерение состояло в том, чтобы достичь предела невероятности в этом мифологизировании, и я думаю, что приблизился к нему. Но вы это уже знаете, так что просто хотите спросить, действительно ли вселенная нелепа. Но каждый должен ответить на этот вопрос для себя.
