Дубовая рубаха "Глава тридцать восьмая"

На следующий день, мало-мальски оправившись за ночь от болезненного впечатления, произведенного на меня рассказом Юрки, я собрался и пошел к Катерине Викторовне. Дома я застал всех, была даже и Агата Викторовна со своей дочкой, оставленной спать в комнате Полины, под самым тщательным её присмотром. Мои совершенно переменились, путешествие по югу Европы их преобразило, и я с тетей на их фоне были белыми воронами, в буквальном смысле этого слова. Загорелые и подтянутые, они и смотрелись во сто крат живее нас. Точно так же выглядела и Полина, не покидавшая своей комнаты до тех самых пор, пока Агата Викторовна не покинула нас под предлогом визита к врачу.

Но я зашел к Полине еще до того, как ушла тетя, потому как хоть и вышло меж нами недоразумение, а все-таки я очень без неё скучал. Я застал её в очень трогательном положении. Полина сидя на краю кровати и глядя на двоюродную нашу сестренку, напевала какую-то незнакомую мне мелодию, тихо, еле слышно.

Губы её расплывались в ангельской улыбке, и ото всей фигуры ей казалось расходились в разные стороны лучи света. Она заметно похорошела, хоть и изменилась совершенно, передо мной будто бы сидел совершенно другой человек и именно поэтому я не знал с чего начать разговор. А ведь надо было, я же к ней первым зашел.

- Я скучал, - ничего не найдя, произнес я.

- И я, - проговорила она как-то небрежно, озлобленно даже и тут же продолжила – как Дашенька поживает?

И почему она именно об этом спросила?

- Она теперь стала приходить много раньше обычного, - ответил я как-то нелепо – и я счастлив, что мы теперь так часто видимся.

- Ты рассказал ей? – спросила Полина пристально на меня взглянув, что в ответ я лишь кивнул головой.

Это известие её чрезвычайно обрадовало, и мне даже на секунду показалось, уж не сделала ли она это проверки ради, соврет или нет? А если бы я Дашеньке ничего не сказал, то все, крест на мне в пору ставить? Но я мигом отделался от этой мысли, потому как Полина стала рассказывать о путешествии с тем красноречием, каким обладала казалось лишь одна она. В её историях не было места ни городам, ни людям, она лишь вскользь упомянула Рим, сказав, что он словно пылью весь посыпан и совершенно ей не понравился. Но с каким-то даже фанатизмом описывала она те или иные деревца случайно ею увиденные. Она обрисовывала каждую деталь, даже изгиб веточки в ту или иную сторону был настоящим чудом. Я же ничего кроме истории об Валике рассказать не мог, поэтому и молчал, улыбаясь и посмеиваясь время от времени. Но Полина тут же и узнала, что я о чем-то недоговариваю и мигом все выпытала.

А потом Агата Викторовна ушла, а вслед за ней, нас покинула и Полина, сказав, что ей необходимо увидеться с подругой. Я остался совершенно один вынужденный выслушивать бесконечные россказни Катерины Викторовны о загранице и о том, как там люди живут (по-настоящему между прочим, а не так как у нас в России) да изредка ловить на себе взгляды Семена Александровича, будто говорящие мне: “вот так-то, Сашка, это тебе не доски строгать”. И я искренне радовался, глядя на них.

Но нужно было прощаться, я пообещал Дашеньке, прийти к шести часам вечера.

На улице установилась до странности теплая погода, и я решил немного прогуляться, надеясь, что подруга моя не будет сильно из-за этого на меня злиться. В воздухе витали запахи, которых я еще не улавливал в V, а помнил лишь по воспоминаниям о деревне. Пахло то ли набухающими почками вербы, то ли вымоченной, прошлогодней травой, желтеющей на черных буграх, показавшихся только что проталин. Все это было похоже на сон, на видение о бесконечной протяженности которого ты готов бы был молить самого Господа Бога, не внимая даже его словам о том насколько может быть прекрасна реальность.

Домой я пришел чуть позже чем рассчитывал, но тем не менее никого не застал. Ни сапог, ни пальто Дашеньки я не видел, и даже те вещи, которые она зимой не носила, но тем не менее оставляла их висящими в прихожей, и те исчезли. В квартире будто бы никого не было, совершенная пустота, и мне даже стало страшно. Я собирался было окликнуть свою подругу, как вдруг из комнаты вышла Полина. Её загорелое, ничем не прикрытое обнаженное тело, пленяло своими изгибами, и я будто бы потерял контроль над всем, что раньше принадлежало мне и мною являлось. Она приблизилась ко мне, медленно-медленно, словно осознавая силу своей власти, и крепко обняла меня, уткнувшись лицом в мою грудь.

- Где она? – сам того не сознавая промолвил я, и услышав свой голос со стороны, будто он принадлежал кому-то другому, подивился его невыразительности.

- Есть только я! Только я! Слышишь?! – нервно бормотала Полина, всхлипывая и ударяя меня своим маленьким кулачком по плечу – Никто тебя не любит, как я! Слышишь?! Есть только я, и никого на всем белом свете нет! Никого!

Когда все закончилось, Полина поднялась с кровати и какой-то неуверенной, и даже более того поломанной, походкой пошла в ванную комнату. Я смотрел ей вслед и восхищался красотой этих линий, осознавая тем не менее, что той чистоты, исходившей от неё раньше, больше не было и никогда не будет во всей этой фигуре.