Дубовая рубаха "Глава двадцать седьмая"

Медвежья – небольшая речушка с темными и холодными водами, огибающая город V в нескольких местах. Нельзя было бы сказать, что она хоть сколько-нибудь украшала наш безвестный городок, но мне всегда доставляло особое удовольствие наблюдать за движением льда на ней, начинающимся обыкновенно ближе к лету. Тот самый мост, у которого мы должны были встретиться с Полиной служил идеальным местом для наблюдения. Стоя на нем и глядя как внизу поглощенные водой мчатся льдины, вы наверняка бы на секунду поддались фантазии о том, что в действительности движется сам мост, покидая вместе с вами и V, и саму эту грешную землю.

Я пришел раньше положенного времени и прогуливаясь по обрывистому, с торчащими то тут, то там валунами берегу Медвежьей, раздражался из-за того, что Полины до сих пор нет. Не зная, чем себя занять я курил папиросы одну за другой, а когда от этого занятия меня стало тошнить, принялся измышлять против своей сестры всякие гадости. А что если она решила подшутить надо мной и теперь сидит где-нибудь, и заливается от смеха представляя мою жалкую фигуру здесь, у этого моста? Как назло, выдалась отвратительнейшая погода и я с минуты на минуту ожидал, что с неба польет. А если она и это предвидела? Вот уж посмеется от души глядя на меня, жалкого и промокшего до нитки юношу, расхаживающего по пустырю возле Медвежье, доведенный ожиданием до сумасшествия. Но я ошибался.

Я увидел её издали. Она шла по набережной и нервно оглядывалась по сторонам, словно боялась быть увиденной. Заметив меня она в нерешительности остановилась. Меж нами было метров пятьсот и я боялся, как бы она не убежала прочь. Но оправив свои волосы Полина уверенно пошла мне на встречу.

- Мы же условились встретиться у моста, - несколько недовольно проговорила она вместо приветствия – почему же тогда ты ждешь меня здесь, на набережной?

- Я пришел несколько раньше и решил пройтись, и за этим как-то потерял ход времени. А ты что же это боишься, что кто-то увидит тебя здесь вместе со мной?

- Нисколько! – вспыхнула она, будто мой вопрос был ни бог весть каким оскорблением – Просто поинтересовалась, мне всегда интересно отчего люди встречаются не там, где им стоило бы встретиться.

- Ох! – спустя некоторое время вздохнула она – Я буду скучать по этой набережной.

- Ты разве уезжаешь? – спросил я, в надежде, что она и в правду покидает V. Разговор у нас не вязался, а фантазии о других городах всегда занимали моих сограждан (и Полина вряд ли была исключением) настолько, что они могли часами рассуждать о том, как это прекрасно жить в какой-нибудь Твери.

- Нет, причем здесь это? Ты разве не слышал о том, что берег Медвежьей постоянно осыпается? – спросила она, глядя на меня как на какого-нибудь лунатика.

- Слышал, но причем же здесь набережная?

Я намеренно делал вид, что ничего не понимаю, чтобы раззадорить Полину, которая уже смотрела на меня как на самого жалкого дурачка на свете. А именно это мне и нужно было, ведь только дай понять девочке, что она самая умная, как тут же она начинает без умолку говорить о всех подряд вещах, пока не скажет какую-нибудь глупость. И если вы не остановите её вовремя, от души расхохотавшись над этой нелепой болтовней, то она наговорит массу такого, что здравомыслящий человек принял бы за бред сумасшедшего.

Полина тут же стала объяснять мне, что если осыпается берег, то вместе с ним и набережная и дома рядом с ней стоящие, со временем превратятся в кучи никому не нужных камней. Покончив с этим, она тут же замолчала, в миг расстроив все мои планы.

- Зачем ты хотела меня видеть? – в лоб спросил я, несколько взбешенный её увертливостью.

- Я бы хотела, чтобы ты попросил прощения у Катерины Викторовны. Она очень огорчена твоей тогдашней выходкой и главное, она никак не может тебя понять. Что ты хотел этим доказать? Ты ведь и сам не знаешь, о чем тогда говорил. Очень мне интересно будет посмотреть, за тем как ты попытаешься доказать, что совокупность предметов в двух закрытых ящиках ровняется четырем.

- Какие такие ящики? Что за глупость? Если вы меня не поняли, то в том не моя вина, а ваша, но так уж и быть, я объяснюсь. Меня вывело из себя их спокойствие. Они сидели и даже не думали говорить о будущей свадьбе, даже вида не показывали, что нечто подобное затевается. Вместо этого, твой отец решил меня повоспитывать, хотя подобных прав даже у моей матери нет. Поэтому можешь всем передать, что пускай они приберегут эту галиматью про счастливую и крепкую семью для тебя. Мне же этого не нужно. У меня никогда не было семьи, и не будет. Если только моя собственная. А черт его знает! Может и её не будет. А, как тебе, нравиться?

- Ты говорил об этом с кем-нибудь? – спросила Полина смущенно.

- А то как же, конечно говорил. Но знаешь, ни с тобой, ни с Катериной Викторовной я об этом разговаривать не стану. Потому как знаю, что все это фальшь. У вас на уме одно – семья, и как-то нехорошо получается, что я бог знает где ошиваюсь и даже в гости не захожу. Ох, нехорошо, а что люди скажут? А небось уже говорят, не так ли? А то откуда тогда это стремление мне помочь? Тьфу ты! Да причем здесь я в самом деле? Вы же не мне, а себе помочь хотите. Чтобы все как у людей было, а что уж у меня в голове происходит это ничего. Это пройдет с возрастом. Проблемы могут быть лишь с тем, что потрогать можно, а все остальное это уже фикция. Фить и нет, только думать перестань. Верно?

Полина смотрела на меня и слова вымолвить не могла. В разгаре этой неприятной беседы, мы совершенно не заметили, как перешли хлипкий мост через Медвежью и оказались посреди руин заброшенного рабочего поселка. Как нарочно пошел дождь, словно кто-то хотел подчеркнуть всю драматичность разворачивающейся меж нами сцены.

- Давай в здание какое-нибудь зайдем, а то промокнем и заболеем, - предложил я и протянул Полине руку, но она ударила по ней ладонью и прошла вперед.

Мы встали под навес и каждый поглядывая на отвратительные, отсыревшие, с отлетевшей давно штукатуркой, стены, молчали. Я закурил папиросу.

- Какой же ты гадкий, - буркнула Полина – а еще и куришь. Наверное, стоит рассказать родителям всю правду о тебе. Может и их будет воротить от одного упоминания о тебе так же, как и меня сейчас, и тогда они не будут с таким нетерпением ждать твоего возвращения.

- Говоришь так, словно ты и взаправду моя сестра, - ответил я, усмехнувшись.

- Скалиться он еще. А знаешь, я и сама не очень-то рада, что все так получается, но уж с кем с кем, а с тобой, чудище ты этакое, я говорить об этом не намереваюсь. Одно знай, мой отец счастлив, и Катерина Викторовна тоже, а не это ли главное?

- Это, но причем здесь я? И не надо мне говорить о том, что я её сын, это верно лишь отчасти. Они были бы намного счастливее если бы не пытались замаслить меня, глупая это затея, да и не осуществимая. Мне твой отец не нравится, и я из принципа не вернусь в вашу семью. Как-нибудь и без вас справлюсь, не пропаду.

- Никогда бы не подумала, что ты такой, - спустя несколько минут произнесла Полина и задумалась, словно выбирала из числа оскорблений наиболее обидное.

- Тогда, у Катерины Викторовны, мне показалось, что есть в тебе нечто таинственное, - продолжила она – такое, что обыкновенно есть у поэтов. Даже внешность твоя говорила в пользу этого убеждения. Катерина Викторовна говорит, что в профиль ты классический грек, с какой-нибудь древней фрески, и кажется она права. Но на деле ты оказался лишь несчастным ребенком, который прикидывается взрослым, для того чтобы все оставили его в покое.

- Будто остальные поступают иначе? – спросил я, и чтобы хоть как-то возвысить себя в глазах Полины пустился в пространные размышления - Мы даже с Богом решили порвать, лишь бы чувствовать себя более независимыми, но ничего кроме одиночества не добились. А человек не может жить сам по себе, ему вера во что-то высшее нужна, и он опять потянется к Богу, но уже другому. Мы умнее стали, и уж сильно постараемся прежде чем его изобретем. Но если старый Бог бездействовал, то тот что ему на смену придет, ждать не будет, а грехов-то год от года все больше.

- Бог один, и с ним порвать никак нельзя, можно лишь на время о себе позабыть - ответила она убежденно – такое часто бывает, когда зло сам на себя держишь. В такие мгновения человек будто бы умирает, настолько он себе противен. Душа его льдом покрывается и засыпает, а в дремлющей, ничего не видящей и не слышащей душе, и не может быть Бога, потому как она должна чувствовать.

Продолжая разговаривать в таком духе, мы незаметно для себя помирились и как будто стали друг другу хорошими друзьями. Полина рассказала мне о своей матери, несколько лет назад умершей от тяжелой болезни сердца. Она очень любила её, и поэтому не хотела, чтобы отец снова женился. Но в тоже самое время она видела насколько Семен Александрович счастлив с моей матерью, настолько, что ей самой как-то отраднее на душе становилась от одного вида уже не совсем молодых, молодоженов. Память об умершей матери и счастье отца, не давали Полине покоя, и она решила сойтись со мной, в надежде как-то разрешить свои сомнения. Я же в свою очередь только одобрял решение наших родителей пожениться, и даже не думая сказал об этом Полине.

Дождь закончился и мы покинули своё убежище. Ненадолго из-за туч вышло солнце и все вокруг: разрушенные дома и доходящие до второго этажа кусты, называемые здесь деревьями, сочная трава и разбросанные повсюду кирпичи, словно сияли, отражая его лучи. Заброшенный поселок, обыкновенно такой угрюмый и мрачный, представлялся нам каким-то таинственным и прекрасным парком, по которому мы спокойно прогуливались и звонко смеясь обсуждали какие-то глупые вещи, о которых порой так приятно поговорить, когда ты только-только начинаешь жить.