Ильин день

Он загадал — сейчас пройдет один виток, и она будет сидеть на синей скамейке, на четвертом круге скамейки были выкрашены в васильковый цвет. Илья Борисович отсчитывал шаги, следя за дыханием: «Тридцать второй, третий…» Казалось, сердце сжалось в комок, готовясь к прыжку. Мужчина остановился, прямо перед ним расстилалось зеленое море леса. По его волнам пробегали первые охровые барашки – август! Воздух густой, пряный, сытый. Он прошел половину четвертого уровня, этот серпантин для сердечников на заросшей лесом горе считали уровнями. Санаторные врачи определили его «вершину» — до конца третьего. Мужчина не стал бы нарушать, но сегодня он отправился на моцион в числе первых, его сосед по номеру еще сладко спал, и на повороте на серпантин здоровья заметил женскую фигурку, узнал торопливые мелкие шажки и светлое платье в синий цветочек.

«Врач отругает», — мелькнула предательская мысль при виде очередной скамьи. Они были расставлены здесь каждые сто метров, словно в напоминание о больном сердце. Илья Борисович устоял перед соблазном, просто шел и думал, что стенокардия чем-то похожа на влюбленность, так же бьется сердце, обжигая лицо.

Мужчина отдыхал в санатории первый раз, хотя лечащий врач настаивал на поездке все последние годы. С тех пор, как не стало Верочки, забота о здоровье потеряла смысл. Он бы и в этот раз не поехал, уговорил Николай. Привез к отцу все свое семейство, усадил деда с внуками, а потом увел на балкон и вдруг заявил: «Твой эгоизм поражает, ты когда-нибудь задумывался, что Сашке и Кате нужен дед, а мне отец? Я тебе много раз предлагал – переезжай к нам, на хандру времени не останется. Ну или познакомься с кем-нибудь, мамы нет уже пять лет. Нельзя же так, ты окружил себя горем, и даже находишь в нем наслаждение». После этих слов Илья Борисович прошел обследование и оформил путевку.

Он сбивался и вновь начинал считать шаги, обещая больному сердцу, что через пятьдесят обязательно остановится, чтобы восстановить дыхание. Но пятьдесят шагов были пройдены, за ними еще пятьдесят, а он все шел.

«Неужели я боюсь, что не застану ее на скамейке?», — думал, преодолевая очередной участок, помеченный лавочкой.

Илья Борисович заметил ее в первый же день своего пребывания здесь, они оказались рядом на диванчике перед процедурным кабинетом. Она подняла на него васильковые глаза и долго смотрела, не отводя взгляд. Удивительно, ему не стало неловко, он не отвернулся, а позволил себе утонуть в васильковом поле. Он назвал ее Васильком, за приверженность к синему цвету, каждый день он замечал на ней что-то синее: то косынку, обхватывающую тонкую шею, то легкую кофточку, то коротенькие брючки. Или, как сегодня, синие цветки на снежном поле.

Он не решался подойти, хоть встречал часто, и она не делала шаг навстречу, но все также смотрела долгим, манящим взглядом. И вот сегодня, в свои именины, Илья Борисович поднялся рано, загадав, что если встретит Василька на серпантине, обязательно познакомится.

Скамейка была скрыта разросшимися кустами, он чуть не прошел мимо. Остановился, заметив, что дальше наступала зона желтого цвета, а это значит, пятого уровня дороги здоровья. Василек сидела на последней синей скамейке и молча смотрела на него.

— Позвольте? – наконец, решился он, и, заметив легкий кивок, опустился рядом. Вид отсюда открывался фантастический: багровое солнце поднималось над горизонтом, разливая малиновый свет. Верхушки деревьев от этого казались какими-то фиолетовыми.

— Как красиво, — сказал он.

— Тревожно, — тихо ответила Василек, — видите, с севера наползает туча. Будет гроза.

— Ильин день, — согласился он. – Мои именины.

— Вот как? Значит, вас зовут Илья, а по отчеству?

— Борисович. А вас? – спросил и вдруг осекся от нереальности догадки.

— Василиса Андреевна. Редкое имя, отец хотел сына, а родилась я, — Василек улыбнулась. – Впрочем, вы правы, не страшна гроза, даже хорошо, что она будет, помните, как у Горького?

— «Между тучами и морем гордо реет буревестник черной молнии подобный», — процитировал он по памяти.

— Жаль, здесь нет моря.

— Как это, а это, самое настоящее зеленое море!

И они еще долго говорили о погоде, о детях и внуках, о фильмах, которые оба смотрели, и книгах, что читали. Гроза застала их у подножия «сердечной горы». Они больше не прятались от огненных стрел, от по-осеннему прохладного дождика, а с наслаждением смотрели в бескрайнее небо, понимая, что после грозы все становится ярче.

источник