— Бабуля, ты же всё мне оставила? — Прости, дорогая, у меня есть другой наследник.

Она жила в уверенности, как в крепости. Непоколебимой, гранитной, выстроенной на одном-единственном, но таком прочном фундаменте: бабушкина квартира. Это была не просто недвижимость. Это был страховой полис от жизни. План «Б» на все случаи. Финансовая подушка, которая, как считала Алина, была такой толстой, что на ней можно было прыгать, не боясь удариться о твердый пол реальности.

А реальность была… пластиковой. Точнее, платиновой. С иконкой известной платежной системы. Алина водила ей по терминалу с щелчком, от которого по коже бежали мурашки удовольствия. Щёлк – и новый свитерок твой. Щёлк – и вот уже кружка с ароматным латте согревает ладони. Щёлк – и в корзине интернет-магазина оседает дорогущая сыворотка с гиалуроновой кислотой, потому что «я себя люблю и экономить на себе не собираюсь».

– Алин, ну ты опять? – подруга Машка качала головой, наблюдая, как та разбирает очередную посылку. – Это ж сколько? Ползарплаты?

– А что такого? – фыркала Алина, с наслаждением сминая упаковочную пену. – Деньги приходят и уходят. А бабушка… Бабушка меня любит. Квартирку в центре мне отпишет. Сто процентов. Так что всё это, – она широким жестом обвехала свою однокомнатную съёмную клетушку, заваленную брендовыми пакетами, – это просто аванс. Предвкушение будущего богатства.

Она говорила это так уверенно, что сомневаться в этом было просто неприлично. Бабушка Анна Степановна и правда её обожала. Внучка-цветочек, внучка-радость. Приедет, пирожков привезет, чайку попьет. Правда, всё реже. Всё вечно некогда: то работа, то спортзал, то вот эти самые шопинги. Но мысль о том, что бабушкин «гнездышко» – уютная двушка в сталинке с высоченными потолками и дубовым паркетом – когда-нибудь станет её, Алининым, была аксиомой. Не требующей доказательств.

Жизнь – она ведь любит подкладывать свинью таким аксиомам. Особенно тем, что выстроены на чужой, ещё не прожитой старости.

Звонок раздался в субботу утром. Алина только потягивалась в кровати, строя планы на шопинг-марафон. На экране телефона – соседка бабушки, Кира Ивановна. Голос у неё был странный, колючий, будто натянутая струна.

– Алиночка… Ты приезжай. С бабушкой твоей беда.

– Какая беда? – Алина села на кровать, сердце ёкнуло, но потом тут же успокоилось. Наверное, давление скачет. Как обычно.

– Она… в больницу её забрали. Вчера вечером. Инсульт, милая. Инсульт.

Мир, такой прочный и пластиковый, вдруг звякнул и дал трещину. Как экран телефона, упавшего на кафель.

Больница. Этот запах – антисептик, тлена и безнадёги. Он въедается в поры, в одежду, в самую душу. Алина бежала по длинному, бесконечному коридору, подскальзываясь на начищенном линолеуме. Сердце колотилось где-то в горле.

Палата. За ширмой. Бабушка… Не бабушка, а тень бабушки. Маленькая, сморщенная, с перекошенным, незнакомым лицом. И глаза… В них был ужас. Животный, немой ужас. И беспомощность.

– Бабуль?.. – выдохнула Алина, и её голос прозвучал как скрип несмазанной двери.

Бабушка что-то пыталась сказать. Только мычание. Слюна. Слеза скатилась по морщинистой щеке и исчезла в подушке.

Врач, уставшая женщина в белом халате, отвела Алину в сторону. Говорила чётко, без эмоций, отработанным до автоматизма текстом.

– Обширное кровоизлияние. Шансов… мало. Готовьтесь. Вам нужно решить вопросы с документами. Наверное, есть завещание? Квартира? Обычно в таких случаях…

Алина кивала, не понимая слов. Слова были просто набором звуков. В голове стучало только одно: «Квартира. Документы. Завещания нет. Его же нет. Мы всё собирались, да никак…»

Она неслась в бабушкину квартиру, скомканная, испуганная. Ключ трясся в руках, никак не попадал в замочную скважину. Внутри пахло пирогами и одиночеством. Всё было так, как всегда. Скатерть, фотографии в рамках, кружевные салфеточки на комоде.

Она ринулась к бабушкиному секретеру. Старинному, пахнущему нафталином. Где же оно? Должно же быть! Бабушка сто раз говорила: «Всё твоё, внученька. Всё только твоё».

Перерыла все ящики. Бумаги, старые письма, фотографии, вырезки из газет. Ничего. Ни одного намёка на завещание.

А потом… Потом её взгляд упал на большую коробку из-под обуви, аккуратно задвинутую на самую верхнюю полку шкафа. Она с трудом дотянулась. Сдернула крышку.

И мир рухнул. Окончательно и бесповоротно.

На самой коробке, аккуратным бабушкиным почерком, было выведено: «Для моего внука».

Не «внучки». Внука.

Алина, не дыша, стала разбирать содержимое. Детские снимки. Не её. Пухлый карапуз с ясными глазами. Потом мальчик постарше. Юноша. Письма. Открытки на День рождения. «Дорогому внуку Сашеньке». «Любимому Саше». Фотография молодого мужчины, который обнимал её бабушку. Её бабушку! На обороте: «С бабушкой Аней и внуком Сашей. Август 2018».

Она его… не знала. Совсем. Слышала краем уха какую-то старую семейную историю про сына бабушкиной двоюродной сестры, который уехал в другой город, поругался со всеми… Он был почти мифом. Призраком. Которого не существовало в её реальности.

А внизу, под всей этой кипой памяти, адресованной кому-то другому, лежала папка. Алина дрожащими руками открыла её.

СВИДЕТЕЛЬСТВО О ПРАВЕ НА НАСЛЕДСТВО ПО ЗАВЕЩАНИЮ.

Имя наследника: Александр Петров. Тот самый Саша.

Объект наследования: квартира такая-то, адрес такой-то.

Дата оформления: ТРИ ГОДА НАЗАД.

Она сидела на полу, в центре бабушкиной гостиной, и смотрела на этот листок. Он был тяжелее любого камня. Холодный. Окончательный. Приговор.

– Как?.. – прошептала она в тишину квартиры. – Почему?..

И тут её взгляд упал на открытку, выпавшую из коробки. Поздравительная, с днём рождения. Бабушкин почерк, такой родной и любимый: «Сашенька, родной! Спасибо, что не забываешь старуху. Что приезжаешь. Что лекарства привозишь и просто посидишь со мной. Ты – моя настоящая опора. Всё, что у меня есть, будет твоим».

Алина отшвырнула открытку, будто она ужалила. Лекарства? Приезжаешь?..

Она огляделась. И заметила то, чего раньше никогда не видела. Не хотела видеть. Новый телевизор. Современный, с большим экраном. Он появился пару лет назад. «По скидке, внучка, по акции!» – радовалась бабушка. Новый чайник. Тёплый плед. Лекарства на тумбочке. Дорогие, импортные.

Она думала, бабушка всё сама купила на свою скромную пенсию. А это… Это он. Тот самый, ненужный, несуществующий внук. Который приезжал. Который сидел. Который был опорой. Пока она, родная, любимая внучка, щёлкала картой, покупая очередную ненужную кофточку, потому что «квартирку-то мне отпишут».

Она сидела на дубовом паркете, который теперь принадлежал не ей, и смотрела в пустоту. В голове пронеслись все эти латте, свитера, туры в Турцию, рассрочки на телефон… Всё это сложилось в одну огромную, абсурдную цифру. Цифру, которой можно было бы заплатить за сто новых чайников, за горы лекарств, за годы сидения у бабушкиного кресла. За право называться настоящей опорой. За право не получить, а заслужить любовь и благодарность.

Снаружи зазвонил телефон. Машка. Наверное, спрашивает, поедет ли Алина на распродажу.

Алина не ответила. Она просто сидела на полу в чужой уже квартире и тихо плакала. Плакала о бабушке, которая уходила в больничной палате, так и не дождавшись её. Плакала о своей слепоте. О своей глупости.

И самое страшное было даже не то, что она осталась без квартиры. Самое страшное было то, что она осталась без бабушки. И осознание этого пришло слишком поздно. Стоило оно… О, оно стоило гораздо дороже, чем все её дурацкие покупки, вместе взятые.

Теперь у неё действительно не было ничего. Кроме долгов по кредиткам. И тишины.

Тишины в которой больше никто и никогда не скажет: «Всё твоё, внученька. Всё только твоё».